– Да-а, зима была лютая, – заметил лысый бородач-колхозник. – Да и места в Карелии холодные, северные, стало быть.

– Только это финн ко мне подходит, а я ка-ак вскочу, да – на мушку его! А он так ошалел, что и автомата не вскинул даже. Стоит, глядит на меня, да и только. Глаза большущие, карие. И глядит, подлец, без страха. Срезал я его, как камышинку. Так носом в снег и зарылся. Подхожу ближе, а сердце, братцы, стучит так, что за версту слышно. Шутка ли, человека убил! Первый раз за всю жись. Война, конечно. Спрос небольшой… Для верности еще раз стрельнул по нему. Лежит. Шапка слетела, валяется нутром вверх. Я почему-то сперва за шапку взялся, пошшупал ее со всех сторон – теплая еще внутри-то. Затылок у финна кучерявый, волосья белые, как лен, снегом пересыпаны…

Парень вздохнул и шумно затянулся дымом; раскаленным угольком вспыхнула цигарка.

– Ну, так что ж дальше-то получилось?

– А дальше вот что. Постоял я немного над ним, подумал. Потом подцепил его валенком под живот и перевернул на спину. И только это я его перевернул, а он ка-ак схватит меня за ногу, да – дерг! Я в снег задницей. Смотрю – а он морду поднял, сам белый, как полотно, изо рта кровь течет, и ножом на меня замахивается. Я, конечно, винтовку за дуло да прикладом его по башке, по башке… Только мозги в стороны летят!

– Тут, конечно… Война, самооборона… – заметил кто-то из темноты, глухо покашливая.

– Что ж вы думаете, братцы? – повысил голос рассказчик. – Стал я его обыскивать, снял, конечно, часы с руки, полез за пазуху. Вот полез я за пазуху – хвать! Баба!

– Да ну?!

– Ей-бо! Девчонка, совсем, видать, молоденькая. Меня аж судорога дернула – до того перепугался я. Так верите ли, братцы, разревелся я, как корова…

– Оно – возможно.

– Товарищи! Нельзя ли потише! Ведь ночь. Вы не одни в вагоне! – крикнул кто-то из соседнего купе.

Дмитрий Воейков, внимательно слушавший рассказчика, перевернулся на спину и закинул руки за голову. Рассказ безногого парня об убитой девушке как-то неприятно подействовал на него. Он задумался, и невеселые, липкие мысли потянулись одна за другой.

За четыре месяца скитаний по стране после побега из лагеря Дмитрий пережил столько, сколько иной человек за всю жизнь не переживет. Почти целый месяц он шел тайгой от Кожвы до Урала. Раза два натыкался на заставы, но каждый раз благополучно уходил. Ночевал на снегу, замерзал, снова вставал и снова упрямо брел дальше. Продовольствие вышло, и он стал грабить погреба в таежных деревнях. Обмороженный, обессилевший и одичавший, он наконец вышел на Каму к городу Молотову. Не доходя до города, заночевал возле большого села Климова, и на другой день под вечер, в сумерках, ограбил почтовое отделение в Климове. Ограбил нагло, отчаянно, угрожая служащим финским ножом.

Денег в кассе было много, более тысячи рублей. На эти деньги он купил на толкучке в Молотове новую одежду и кое-как добрался до Свердловска, где немедленно разыскал вора Федора Сычева, о котором ему говорил покойный Баламут, бывший большим другом Федора. В «малине» Федора Сычева он неделю отдыхал. И вот там, в «малине», он впервые с горечью подумал о том, что борьбу за свободу своего народа начинает классически: с уголовных преступлений. «Твердо иду в этом деле по следам большевичков».

Сычев достал ему фальшивые документы и браунинг, и Дмитрий поехал в Москву, чтобы разузнать что-либо о сестре Ольге, за судьбу которой он волновался больше, чем за свою. Федор, его любовница Таня и проститутка Стелла Дождева проводили его на вокзал.

В Москве всякими кружными путями он узнал, что Ольга жива и здорова, но повидаться с нею не рискнул, боясь за нее же. Успокоившись относительно Ольги, он поехал в Баку к дальнему родственнику Леониду Черных, человеку надежному, крепкому и убежденнейшему антикоммунисту.

Леонид Черных, или, как его звал Дмитрий, – дядя Леня, встретил его радостно и надежно спрятал в городе на некоторое время. Черных был готов поддержать Дмитрия в активной борьбе с властью, и они вместе наметили первые конкретные шаги. Но вскоре все пошло к чёрту. Дмитрий уехал в Саратов, поступил на работу в затон и стал дожидаться приезда Черных. Но уже через неделю его выследили и чуть-чуть не арестовали. Он бежал из города и принялся самым бессмысленнейшим образом кружить по стране. И вместо «борьбы» получалось нечто обратное: он убегал, а за ним гонялись.

Поезд с грохотом промчался по железному мосту. Дмитрий перевернулся на бок и подложил ладонь под щеку. На душе у него было очень тяжело. Внизу говорили о колхозных делах.

– Так не хватило хлеба-то?

– Куды там! Еще в марте последнее доели.

– Да-а… до нового урожая еще далеко.

– А в Москве, говорят, все есть.

– Москва, она – столица.

– Там еностранцы бывают…

В купе вошел лысый бородач-колхозник, ходивший в уборную. Сел и тихо, таинственно сообщил:

– Проверка документов идет, робята.

У Дмитрия ёкнуло сердце, судорожно дернулась рука, и некоторое время он лежал неподвижно, соображая, что делать. Больше всего он боялся поездов, где чувствовал себя, как в мышеловке, и старался избегать путешествий в поезде… Проверка документов. Какая проверка? Проверка вообще или знают, что он в поезде, и ловят его?

– Ваши документы, пожалуйста…

Позднее Дмитрий никак не мог понять, что, собственно, произошло, и где, в чем он сделал ошибку? Он достал паспорт и спокойно протянул его рыжеватому оперативнику. Оперативник – лейтенант Постников – поднял фонарь, взглянул на паспорт, потом – на Дмитрия, опять – на паспорт и, сложив паспорт, вернул его Дмитрию. И уже повернулся было спиной к Дмитрию, как вдруг через плечо спросил:

– Куда едете?

– В Москву.

– Зачем?

– В командировку.

– Командировочное удостоверение есть?

– Есть.

Командировочное удостоверение, в самом деле, у Дмитрия было, и он поспешно полез в карман, но, взглянув в глаза агенту, понял, что удостоверение вовсе не нужно и что агент и не требует его. Поняв, что агент не требует у него удостоверения, Дмитрий, однако, так и застыл, замер, запустив правую руку в задний кармашек брюк галифе. Он продолжал лежать на полке и смотрел прямо в глаза агенту. И вот тут-то Дмитрию показалось, что этот его жест, с рукой в кармане – уверенный, быть может, как-то уж чересчур уверенный – был ложен, и ложен именно в этой уверенности и правдоподобности. Что-то тревожное, на миг какой-нибудь, на сотую долю секунды, промелькнуло в голубых глазах лейтенанта и он неопределенно крякнул:

– Так.

И поспешно добавил:

– Нет, удостоверение мне не нужно. Я вам верю.

Если бы он не сказал этого «я вам верю», то, пожалуй, и Дмитрий поверил бы ему, что он «верит». Но именно это «я вам верю» убедило Дмитрия в том, что ему совсем не верят. И он насторожился. И весь внутренне собрался.