В дверях купе стоял еще один оперативник, видимо старше чином того, что проверял документы. Маленький и толстый, он мирно о чем-то беседовал с двумя проводниками и смеялся.

Лейтенант Постников продолжал проверять документы. В сторону Дмитрия он ни разу больше не взглянул. У безногого парня спросил:

– Где ногу потерял, товарищ?

– На финском…

– Ранение или обморозил?

– Обморозил.

Оперативники перешли в соседнее купе. Это нисколько не умалило настороженности Дмитрия, он знал, что на этом дело не кончится. Прошло минут двадцать. Безногий парень залез на соседнюю с Дмитрием полку. Бросил под голову старенькую телогрейку, лег и весело сказал:

– Эх, жизнь наша!.. Может, закурить найдется, товарищ?

Дмитрий молча протянул ему помятую пачку папирос – «Дели».

– «Де-ли»… – по складам прочел парень. – Почему это читают «Дели»? А по-моему, «дели», то есть, значит, дели на всех…

Он собирался, видимо, еще долго балагурить, но в эту минуту в купе снова вошел лейтенант Постников и, тронув Дмитрия за носок брезентового сапога, негромко сказал:

– Должен вас побеспокоить, гражданин. Проследуйте за мной минут на десять. Вещи оставьте, так как скоро вернетесь.

– Пожалуйста… – спокойно сказал Дмитрий и слез с полки на пол.

Так же спокойно он подтянул на брюках ремень, надел желтую кожаную куртку, в кармане которой лежал браунинг, и вышел вслед за агентом в коридор.

– А папироски ваши? Товарищ! – закричал безногий парень.

Дмитрий вернулся, взял папиросы и снова вышел в коридор.

Лейтенант Постников был выше Дмитрия. Прислонившись к стене, он пропустил Дмитрия вперед и пошел за ним, на ходу застегивая длинный брезентовый плащ. Молча прошли по коридору и подошли к двери на тамбур. Взявшись за ручку двери, Дмитрий обернулся. Оперативник утвердительно кивнул головой. В эту минуту он думал о том, что из Москвы надо будет обязательно позвонить жене и справиться о маленькой Лизочке.

Вышли на тамбур. Грохот колес мгновенно оглушил обоих. На площадке следующего вагона горел фонарь, свет его был тускл, льдисто сверкали стальные, ребристые щиты перехода. Быстро пробежав по ним и едва ступив на площадку, где было светло, Дмитрий судорожно, до боли в пальцах, рванул из кармана куртки браунинг и обернулся. Агент, стоя на другой площадке, тоже тянул из кармана плаща револьвер и как-то странно, чуть растерянно улыбался.

Револьвер, должно быть, за что-то зацепился в кармане, лейтенант рвал его, дергая локтем, и никак не мог вытащить.

Дмитрий выстрелил подряд два раза, с согнутой руки, не целясь, держа браунинг у живота. Выстрелов, однако, он не услышал из-за грохота колес. Человек в плаще мгновенно закинул назад голову, как-то по-лебединому изогнул шею и, продолжая улыбаться, ударился плечом в стену. Но тут же словно бы оттолкнулся от стены, вытянулся во весь рост и, не спуская удивленных глаз с лица Дмитрия, метнулся вперед и тяжко, плашмя повалился на стальные щиты, чуть не задев головой ноги Дмитрия.

У Дмитрия что-то оборвалось внутри, и он почувствовал, как мерзкая, противная тошнота подступает к горлу. Он перепрыгнул через труп и взялся было за ручку двери, чтобы войти в вагон, но его вырвало. И рвало долго. Противная, слизкая жидкость текла изо рта и из носа, лужей растекалась по полу, подползала к ногам трупа. Он задыхался.

Обернувшись на секунду, Дмитрий увидел неподвижно, ничком лежавшего оперативника. Фуражка слетела с его головы. Рыжеватая голова его, с вихрами на затылке, чуть вздрагивала на скрипящих, колеблющихся стальных щитах. И мелко, и дробно дрожала закинутая за спину белая рука, со скрюченными пальцами. Поезд шел под уклон и набирал скорость.

Бледный – ни кровинки в лице – Дмитрий вошел, шатаясь, в вагон и, нащупав справа ручку тормозного крана, изо всей силы, левой рукой потянул ее на себя. Свинцовая пломба, что болталась на веревочке, пулей взвилась вверх и ударилась в потолок. Только тут Дмитрий заметил, что браунинг он все еще держит в правой руке, точно он приклеился к ней. И он сунул револьвер в карман.

Что-то взвизгнуло, что-то заскрипело, поезд резко стал тормозить. Чтобы не видеть больше трупа, Дмитрий бегом промчался по коридору, выбежал на противоположный тамбур, прыгнул на подножку вагона. Поезд еще не успел остановиться, как Дмитрий спрыгнул с подножки и, спотыкаясь и падая, побежал с насыпи в кустарник.

Темень стояла непроглядная.

XXIII

Двухэтажный, голубой дом Бушуевых, недавно отстроенный, стоял на самом краю Отважного, за оврагом, и далеко был виден с Волги. Старый дом Ананий Северьяныч продал лоцману Воробьеву. Новый дом Денис Бушуев построил на месте старого помещичьего дома Бобрыниных, снесенного из-за ветхости. Землю же и сад он откупил при помощи костромского райкома партии у отважинского сельсовета, не без некоторых, впрочем, неприятностей с односельчанами.

В новом доме разместилось все семейство Бушуевых: Ульяновна, Ананий Северьяныч, маленький Алеша, домработница Катя и Гриша Банный.

Приезд Дениса, как всегда, взбудоражил всю семью.

«Нева» высвистала лодку возле Отважного рано утром. Выехал к пароходу бакенщик Артем и отвез Дениса на берег. Когда Денис покидал пароход, пассажиры еще спали, и Ольга не видела, как и когда Бушуев исчез с «Невы». Сами же они – Ольга и Аркадий Иванович – проехали до Костромы – «Нева» был пароход транзитный – и, пересев в Костроме на дачный пароход «Товарищ», приехали в Отважное лишь в полдень.

Когда Денис подходил к дому, на крыльцо вышла Катя и, заметив его, радостно крикнула:

– Денис Ананьич приехал!

Хорошенькая, оживленная, она стремглав сбежала по ступенькам крыльца, сверкая красными шерстяными чулками, и, взмахнув руками, выпалила:

– С приездом!

– Здравствуй, Катюша, – поздоровался Денис и от избытка чувств звонко поцеловал ее в щеку.

Несмотря на ранний час, вся семья уже была на ногах. Один за другим высыпало на крыльцо все население дома: Ульяновна с Алешей на руках, Ананий Северьяныч, в дверях маячил Гриша Банный. Ананий Северьяныч, в шлепанцах на босу ногу и в новой рубахе, чесал легонько спину и уже покрикивал на Ульяновну, чтобы накрывала сыну на стол.

Бушуев выхватил Алешу из рук Ульяновны, чмокнул в розовую щечку, высоко вскинул его, опустил, опять поцеловал и снова вскинул, тормоша его и тиская.

– Сыночек… Алешенька… сыночек…

– Задушишь сына-то, задушишь… – тихо и счастливо улыбалась Ульяновна.

Бушуев расстегнул пиджак, закутал Алешу, крепко прижал его к груди и заглянул в серые, вдумчивые глаза, внимательно рассматривавшие его. «Манефины глаза-то у тебя, Алешка, Манефины».

– Плакат бы надо… – вздохнул Гриша.

– Какой плакат? – удивился Бушуев.