– Ну, тут я его с крючка сымаю и волоку, стало быть с конца на конец, в сельсовет.

– А как же с испорченным глазом?

– Экой ты дуралей, Гришенька… ей-бо, дуралей! Да пошто же вор глазом цепляться будет, он больше портками… Тут уж как придется…

– Вот-вот, – живо подхватил Гриша. – Тут уж, конечно, как придется… Знавал я, знаете, в двадцатом году одного поручика, человек был весьма злобный и глуповатый. Аналогичный случай: тоже изобретатель… Так вот, знаете, какую он забаву придумал… Был бал. Поручик, потехи ради, принес с собой полфунта нюхательного табаку и незаметно рассыпал его по полу. Ну-с, офицеры с дамами танцуют, ногами, доложу я вам, табачок трут, и от этого пыль табачная, как туман, в воздухе плавать начинает. Первыми почувствовали некоторое неудобство, естественно, дамы: кто чихает, кто почесывается в разных местах. Некоторые – в местах весьма неудобных для чесания. Мало-помалу зачесались и господа офицеры, и в довольно быстром темпе. Прибавили, с вашего позволения, темп и дамы. Даже не верилось, что люди способны на такие противоестественные движения. Было довольно весело. Ну-с, не знаю уж каким образом, но только полковник узнал, кто виновник такого ненормального поведения вверенных ему господ офицеров. Он останавливает духовой оркестр, музыканты которого, с вашего позволения, тоже начали играть ненормально, так как беспрерывно чихали в огромные трубы, и оркестр напоминал скорее артиллерийскую батарею, нежели оркестр-с… кроме того, музыканты, в результате усиленного почесывания, как-то сами собой ежеминутно переходили с мазурки на краковяк, с краковяка на «Ах, вы сени, мои сени…», что уж было более, чем ненормально… Ну-с, останавливает он оркестр и подзывает к себе изобретательного поручика. Изобретательный поручик почтительно подошел и застыл по форме. Полковник же, держа в левой руке великолепную сигару, а правую запустив в карман брюк и производя там, с вашего позволения, откровенные чесательные движения, задумчиво так сказал: «Вы, говорят, поручик, отлично танцуете вприсядку. Будьте любезны, станцуйте соло. Господа, дайте поручику место. Оркестр, русскую!» Ну-с, сами догадываетесь, дорогой Ананий Северьянович, какая страшная судьба постигла изо бретательного поручика. Танцуя один, он всю табачную пыль подымал на себя и блестяще исполнил все чесательные движения, какие присущи и вовсе не присущи человеку-с… Забавно и поучительно. Не все изобретения идут на пользу изобретателя-с…

– Пустое это все, Гриша… – заметил Ананий Северьяныч, увлеченный развешиванием крючков.

Вечером, за ужином, Ананий Северьяныч объявил домочадцам, что спать он будет не в доме, а в саду, в шалаше. Никто, включая и Дениса, занятого мыслями о поэме, не обратил на это особого внимания. О новой же затее Анания Северьяныча знал только Гриша Банный, которому Ананий Северьяныч приказал молчать до поры до времени.

Наспех перекусив, старик забрал овчинный тулуп и отправился в шалаш. Стоял погожий лунный вечер. Черные тени от дома и деревьев бархатом стлались по земле. Стрекотали кузнечики, было тихо и тепло. Густой запах трав и цветов кружил голову. На селе мычали коровы и звонко щелкал кнут пастуха.

Вслед за Ананием Северьянычем пошел прогуляться по селу и Гриша Банный. Он был в узких брючках, слегка коротких, но достаточно солидных, и в неизменной зеленой тужурочке à la товарищ Сталин. Возле дома тетки Таисии Колосовой сидела на бревнах молодежь. Мотик Чалкин играл на гармони. Вокруг взрослых парней и девушек бегали подростки.

– А, Гриша!..

– Ребята, Гриша Банный пришел!.. – закричало сразу нес колько голосов. Гармонь стихла.

– Садись, Гриша…

– Благодарю вас… – слегка поклонился Гриша и осторожно присел на кончик бревна. – С удовольствием присяду, потому что очень устал.

– С чего же устаток-то, Гриша? – осведомился Мотик Чалкин у любимца отважинцев.

– Крючки развешивал-с…

– Какие крючки?

– Крючки-с обыкновенные, – сдержанно кашлянул в кулак Гриша. – Помогал-с Ананию Северьянычу западню на воров ставить…

И, подстрекаемый вдруг возникшим общим оживлением и интересом к затее старого Бушуева, Гриша с увлечением рассказал всю подноготную. Даже про шалаш упомянул и про то, что Ананий Северьяныч ночует в шалаше. Затем попросил гармониста сыграть ему полечку «Мотылек» и, прослушав полечку, вежливо пожелал всем спокойной ночи и удалился.

Комнатка Гриши, расположенная на первом этаже бушуевской дачи, выходила окнами прямо в сад. Гриша присел у окна и стал любоваться лунным пейзажем. Его согбенный силуэт удивительно напоминал уснувшего филина. Но Гриша не спал.

Между тем Ананий Северьяныч тоже бодрствовал. Он лежал на подстилке, укрывшись тулупом, а рядом с ним валялась веревка на тот случай, чтобы связать попавшегося воришку. Высунув голову из шалаша, он напряженно прислушивался. Но все было тихо. Прошел час, другой, третий. Ананий Северьяныч задремал. Ему снился какой-то кошмар, и пробуждение показалось ему вначале как бы продолжением кошмара. Трое взрослых молодцов, в одном из которых он узнал Мотика Чалкина, тащили его на широкую скамейку, что стояла под невысокой яблонькой. В одну секунду Ананий Северьяныч оказался крепко привязанным к скамейке той самой веревкой, которую он припас для связывания воров. От ужаса старик не мог вымолвить ни слова, только страшно начал икать и бормотать что-то нелепое:

– Ик… весла… бр… сено…

Умолкал на секунду и – снова:

– Ик… весла…

Мотик Чалкин вооружился пучком длинной крапивы:

– Чичас тебе, старый хрыч, будут и весла, будет и сено, – пообещал он. – Ты што: покалечить ребят хотел кручками-то своими? А? Чичас тебе, «стало быть с конца на конец», будет и «начало», будет и «конец»…

– Ик… весла… – начал было свою тарабарщину Ананий Северьяныч, но про таинственное сено упомянуть не успел.

– Р-раз!.. – негромко ухнул Мотик и со всего плеча ударил крапивой Анания Северьяныча пониже спины. Ананий Северьяныч взвизгнул и только тут почувствовал, что штанов на нем нет.

– Р-раз!..

– Р-раз!..

Удары сыпались один за другим, вызывая жгучую боль. Экзекуция продолжалась долго, Ананию Северьянычу она показалась по крайней мере десятилетием. Страх и боль напрочь отняли у него язык. Когда же, насытившись мщением, налетчики исчезли, то возле Анания Северьяныча как из-под земли вырос Гриша Банный и быстрехонько и ловко отвязал его.

– И-ик… сено… – бормотнул Ананий Северьяныч, приподнимая лохматую бороденку и тараща глаза на Гришу.

– Что-с?.. Какое сено… – осведомился Гриша. – Тут, по-моему, Ананий Северьяныч, не сено, а крапива-с. У вас – типичный оптический обман-с…

Ананий Северьяныч вскочил, застонал и, схватившись за тощий зад обеими руками, стал бегать по траве, слегка подпрыгивая и потряхивая бороденкой. Босой, лохматый, без штанов, в одной распущенной рубахе, с худыми, бугристыми, как сучки чахлой ольхи, ногами, освещенный призрачным лунным светом, он удивительно походил на бодливого общипанного козла.