Луна скроет Солнце в день ее рождения. Месторождения еще не известно. Привести слова варяга – бонда[35], встреченного в Константинополе, который торговал моржовой костью, янтарем и мехами.

Пять женщин, в центре шестая.

Первый декан Козерога и третий декан Девы изменчивы. Что касается Овна, то, каким бы ни был его декан, он будет единокровным.

Первые расчеты были ошибочными. Они не приняли во внимание, что год рождения Спасителя был неверным. Это наш шанс. Эта оплошность дает нам небольшое преимущество.

Буквы в этих строках были высокими, что свидетельствовало о том, что человек, писавший их, свободно владел пером. Но о ком он говорил? О Filii hominis, Сыне Человеческом, о Христе? Если это так, первая фраза была совершенно бессмысленной, равно как и третья. Небольшое преимущество – для чего? И что означало это «нам», «редакторы»? Утверждения, относящиеся к астрологии, были такими невнятными! Что означает «единокровность» знака зодиака? О каких женщинах идет речь?

Клеман посмотрел на бойницы. Солнце уже садилось. Его почти два дня не было в мануарии. Аньес, вероятно, беспокоилась. Вскоре будут служить вечерню. Во время службы он может пробраться на улицу и вернуться. Клеман колебался. Ему очень хотелось взять с собой найденный дневник, чтобы в Суарси спокойно изучить его. Но внутреннее чувство подсказало ему, что следует быть осторожным, тем более что книгу трудно спрятать. Тем хуже. Он продолжит ее читать позднее, когда придет в библиотеку во время заутрени*.

Клеман встал, обрезал фитиль маленькой масляной лампы. Она меньше коптила, чем факел, и к тому же была такой дешевой, что никто в мануарии не заметил бы ее исчезновения, в отличие от сальных или стеариновых свечей, весьма дорогих и внесенных в опись кухонного имущества. Клеман стал спускаться вниз.

Камерленго[36]Гонорий Бенедетти взбодрился, почувствовав облегчение, которое ему всегда приносил дивный веер, сделанный из тонких перламутровых пластинок. Этот веер ему подарила ранним утром – после долгой ночи – раскрасневшаяся дама де Жюмьеж. Милое воспоминание двадцатилетней давности. Одно из последних воспоминаний, оставленное ему короткой светской жизнью до того, как Благодарение оборвало ее, чтобы позволить ему измениться и одновременно растеряться. Единственный сын веронского зажиточного горожанина, он был веселым собутыльником и страстным поклонником прекрасного пола. Мало что предрасполагало его к сану, и уж во всяком случае не откровенная любовь к материальным проявлениям жизни, по крайней мере приятным. Тем не менее его продвижение вверх по церковной иерархической лестнице было стремительным. В этом ему помогли широкая образованность, подкрепленная высокой культурой, и, как он сам признавал, изощренная хитрость. Равно как и жажда обладать властью, вернее, возможностями, которые она предоставляет тому, кто умеет ею пользоваться.

По телу Гонория Бенедетти ручьем тек пот. Уже несколько дней в городе стояла труднопереносимая жара, которая, казалось, решила никогда не покидать его. Молодого доминиканца, сидевшего напротив, удивлял его заметный дискомфорт. Архиепископ Бенедетти был среднего роста, щуплым, почти тщедушным. Невольно возникал вопрос, откуда бралась эта влага, которая сделала мокрыми его седые волосы и стекала со лба.

Прелат внимательно рассматривал оробевшего молодого монаха. Руки монаха, лежавшие на коленях, немного дрожали. Это было уже не первое поданное ему на рассмотрение обвинение в злоупотреблении, в жестоком обращении, в котором провинился инквизитор. До этого много неприятностей, а также разочарований доставил им Роберт Болгарин*. Следствие, проведенное по просьбе Церкви, выявило такие ужасы, что тогдашний Папа Григорий IX лишился сна. Григорий IX понял, что его прежние расчеты оказались ошибочными, поскольку ранее он видел в этом раскаявшемся совершенном[37]«разоблачителя» еретиков, ниспосланного провидением.

– Брат Бартоломео, – заговорил камерленго, – то, что вы сейчас рассказали о молодом инквизиторе, этом Никола Флорене, ставит меня в затруднительное положение.

– Поверьте мне, ваше преосвященство, я просто в отчаянии, – начал оправдываться Бартоломео.

– Если Церковь, черпающая силу в энциклике Ехсотmunicamus нашего покойного Григория IX, выразила желание назначать инквизиторами доминиканцев – и в меньшей степени францисканцев, – она это сделала, разумеется, не только по причине их совершенного знания теологии, но также и из-за присущих им скромности и снисходительности. Для нас всегда было очевидным, что пытка является крайним способом добиться признания и таким образом спасти душу обвиняемого грешника. Прибегать к ней в начале процесса… Использованное вами слово «недопустимо» вполне подходит. Поскольку на самом деле существует… как бы лучше сказать… множество способов внушения и наказания, которые можно, которые должно применять, идет ли речь о паломничестве, с несением креста или без такового, публичном бичевании или штрафе.

Брат Бартоломео сдержал вздох облегчения. Он не ошибся. Прелат оказался на высоте своей репутации мудрого и образованного человека. Впрочем, когда после трехчасового ожидания в душной приемной его ввели в кабинет личного секретаря Папы, он на мгновение испугался. Как отреагирует камерленго на его обвинения? А потом, был ли Бартоломео всей душой уверен в причинах, которые его побудили просить об этой аудиенции? Шла ли речь о прекрасной жажде справедливости, или к этому чувству примешивалось нечто постыдное: желание оговорить опасного брата? Незачем было скрывать: брат Никола Флорен терроризировал его. Странно, как этот молодой человек с ангельским лицом мог испытывать своего рода болезненное наслаждение, избивая, мучая, калеча своих жертв. Он вонзал свои руки в незащищенную, кричавшую от боли плоть, и при этом никакая тень досады не омрачала его прекрасное чело или ясный взгляд.

– Разумеется, ваше преосвященство, поскольку наша единственная цель – получить признание, – осмелился произнести Бартоломео.

– Хм…

Больше всего Гонорий Бенедетти боялся зловещего повторения дела Роберта Болгарина. Глухая ярость примешивалась к его раздумьям о политике. Болваны. Иннокентий III* изложил правила инквизиторской процедуры в булле Vergentis in senium. Ее целью было не уничтожение отдельных людей, а искоренение ереси, которая угрожала основам Церкви, ставя под сомнения в том числе и бедность Христа как пример для подражания в жизни, правда, весьма сомнительный пример, учитывая, что большинство монастырей владели огромными земельными наделами. Иннокентий IV* преодолел последний этап, разрешив в своей булле Ad Extirpanda 1252 года прибегать к пыткам.