заметил Джеймса: он сидел у себя за ноутом и увлеченно работал.

Я ненавидел эту квартиру. Ненавидел запах затхлости, подтекающий душ, затянутые паутиной окна. Ненавидел вечную гору грязной посуды в раковине и забившийся слив в ванной. Ненавидел воняющий плесенью оливково-зеленый ковер в моей комнате, ненавидел драные диваны в гостиной, когда‐то белые, а теперь серые и украшенные желтыми пятнами горчицы.

Я сел за письменный стол и позвонил Сидни.

– Ну как, Эзра, что там с Уильямсбургом? – спросила она не здороваясь.

– Передумал, больше не хочу там снимать. Поедем куда‐нибудь еще. Бруклин огромный, зачем зацикливаться на Уильямсбурге.

– А я думала, он всех устраивает. Ты что, не нашел локацию?

– Именно.

Сидни фыркнула и выдержала оглушительно-недовольную паузу. Мне было плевать, что мы уже обо всем договорились: один лишь вид всех этих правоверных евреев привел меня в замешательство, у меня словно земля ушла из‐под ног, пришлось спасаться бегством. Я отлично понимал, что для съемки в Уильямсбурге совершенно необязательно заходить в еврейский квартал, сама мысль о том, что они будут так близко, меня пугала.

– Слушай, мне завтра к вечеру надо сдать проект и самой локацию искать некогда. Я тебя просила это сделать, и ты согласился. Что, так трудно соблюдать договоренности?

– Я же не говорил, что не хочу их соблюдать, – возразил я. – Только сказал, что Уильямсбург не подходит.

– Тогда найди что подходит до завтрашнего вечера. С гримершей и стилистом я уже договорилась, так что не зли меня.

Угроза Сидни была пустой. Если бы она хотела меня наказать, могла просто повесить трубку и найти другого фотографа. Но она хотела меня и никого больше, так что ей в любом случае предстояло принять мой выбор.

Было приятно, что со мной хотят работать. Было приятно знать, что кому‐то я нужен.

Я растянулся на кровати прямо в ботинках и уставился в потолок, сжав голову руками и глубоко дыша, чтобы сердце перестало колотиться.

Я не мог понять, что со мной. Евреи попадались мне на глаза каждый день, в любое время суток. Я жил в двух шагах от Ешива-университета, и по меньшей мере треть жителей моего дома носили кипу и не работали по субботам.

Но Уильямсбург… Я словно вернулся в Брайтон. Напугал меня не вид ортодоксальных евреев, а бесчисленное множество воспоминаний, которые, как мне казалось, я давно в себе задушил. В одном из детей, игравших на улице, мне померещился маленький Карми Тауб. Любая женщина среднего возраста с покрытой головой могла бы оказаться моей матерью. А любой встречный мужчина – раввином Хиршем.

Я рывком поднялся с кровати и заглянул в комнату к Джеймсу.

– Эй, – позвал я его.

Он даже не пошевелился и продолжил пялиться в экран. Я позвал громче, и он обернулся, явно не понимая, что происходит. Черные волосы коротко пострижены, прямая блестящая челка небрежно падает на лоб. Миндалевидные глаза за стеклами очков в массивной прямоугольной оправе, щеки гладкие как у младенца.

– Хочу суши заказать. Присоединишься?

– Нет, спасибо. Я уже поел.

Он снова отвернулся к компьютеру и погрузился в свой мир логарифмов и HTML-кодов. За десять месяцев, что мы прожили вместе, я ни разу не видел, чтобы Джеймс ел, выходил из своей комнаты или принимал душ. И тем не менее во всей квартире только у него пахло чистотой. Каждый раз, когда я предлагал ему поужинать со мной, он отвечал, что уже поел. Я не знал даже его настоящего имени: наверняка, чтобы чувствовать себя в Нью-Йорке свободнее, Джеймсом он только представлялся, а непроизносимое корейское имя скрывал.

Я взял ключи, мобильный и вышел, ни с кем не попрощавшись. Через пару домов от нас, в маленьком кафе, где готовили суши на вынос, заказал ролл «Аляска» с лососем, авокадо и огурцом. Небольшая компания студентов ожидала своей очереди. Посетители стояли, столы все до единого были пусты – по неписаному правилу Нью-Йорка никто не ходил в заведения в одиночку: без компании едят дома, на работе или на скамейке в парке. Когда мужчина за кассой спросил, здесь мне или с собой, я ответил, что поем у них. Он посмотрел на меня в недоумении, ведь для него было очевидно, что я беру еду на вынос.

Я проглотил ужин в минуту, сидя за столиком у окна и разглядывая прохожих, возвращающихся с работы. Я вышел, даже не кивнув на прощанье, сел в метро и поехал в сторону Верхнего Вест-Сайда; вагон был полупустым, из звуков – только всхлипы поезда да стоны моего одиночества.

Бар «Рокс», в котором я работал уже больше семи месяцев, находился на 66‐й улице. Я спустился по крутым ступенькам, открыл дверь из матового стекла и оказался на работе: темно, шумно, красная и черная мебель, молодые преуспевающие карьеристы, свежеиспеченные выпускники Колумбийского университета, работающие на Уолл-стрит, а сейчас старательно очищающие мозги от цифр и котировок. Любой из гостей был старше меня; бар-менеджер выбешивал: он то и дело кидал в мою сторону суровые взгляды, означавшие, что я слишком щедро лью спиртное в коктейли. Работу эту я ненавидел и выходил из бара с опухшими от грохота ушами и жуткой головной болью, но с заработанных денег я платил аренду и собирал портфолио, чтобы начать работать в модной фотографии.

Это Сет заставил меня создать портфолио. Сидни, с которой он спал, изучала визуальный мерчандайзинг («Гугл» сообщал, что «визуальный мерчандайзинг – это стратегия продвижения продуктов, в основе которой лежат сенсорные стимулы») в колледже LIM, а еще пыталась пробиться в стилисты на съемках. Она постоянно искала новых фотографов и как‐то позвала меня на одну из фотосессий поглядеть, как там все происходит. Пока фотограф работал, я тоже сделал несколько снимков – просто из любопытства, попробовать себя. А в итоге Сидни взяла мои любительские снимки, а кадры профессионала забраковала. С тех пор мы работали вместе по меньшей мере пару раз в месяц.

Так, неожиданно для себя, я попал в сферу, о которой не знал почти ничего, – в модную индустрию. Вид моделей и их нарядов приводил меня в замешательство, и Сидни это видела, но только посмеивалась: главным для нее было, что я хороший фотограф. А я уже отлично разбирался в свете, перспективе и фокусировке; летняя работа в Бэк-Бэе подтолкнула меня к тому, чтобы освоить азы «Фотошопа», без которого в глянце никуда.

У съемок, которые устраивала Сидни, была одна неизменная черта: нулевая стоимость. Фотографы, модели, стилисты и визажисты работали с ней бесплатно, надеясь, что этот опыт когда‐нибудь поможет им подняться в индустрии на ступеньку выше; одежду брали взаймы у молодых дизайнеров, которым тоже хотелось, чтобы их хоть как‐то заметили, но снимки никогда и нигде не публиковались.

– Ты что, за два года работы так ничего и не заработала? – спрашивал я у Сидни, не