что родилась там и скучает по родному городу. Возможность просто уникальная. Хватай свое портфолио и беги к ней – это вопрос жизни и смерти.

Сидни оставила мне листок с инструкцией, как подать заявку на работу ассистентом Вивианы Скарпинелли и выскользнула из комнаты.

На квартиру опустилась неестественная тишина. У меня было меньше десяти минут, чтобы принять душ, одеться и уйти на работу, но я застыл перед письменным столом с листком в руке. В воздухе витал аромат духов Сидни.

Был вечер среды, до долгожданного выходного оставалось пять дней. Я сел за ноутбук, отправил Вивиане Скарпинелли свое резюме с парой снимков и поехал в бар, так и не приняв душ и оставив чистую одежду лежать на кровати.

Я вспомнил один свой давний сон, в котором видел некошерный хот-дог. Еще несколько лет назад я считал, что поесть свинины – это предел, рубеж, преодолев который уже невозможно повернуть назад.

Я мог бы войти в современную религиозную общину Вашингтон-Хайтс. Завести дружбу со студентами Ешива-университета и вести ту самую жизнь без крайностей, о которой я столько говорил с Карми. Но когда, выйдя из квартиры, я увидел, что половина жителей кондоминиума исповедуют иудаизм, то почувствовал, будто на меня наставили огромный прожектор, и моя кипа тут же исчезла в кармане – я и сам не заметил как. В синагоге я не бывал с тех пор, как покинул Бостон. В первые же несколько недель я разорвал договор аренды, который подписал вместе с тремя другими студентами Ешива-университета, и переехал в другую квартиру, к другим студентам. Тетя Сьюзи согласилась быть моей поручительницей, без ее помощи я бы, наверное, оказался на улице. Одного из квартирантов звали Сет, он приехал из Нью-Джерси и вырос в реформистской еврейской семье. Еще один, Джеймс, был молодым программистом из Южной Кореи. Соседям я сказал, что меня зовут Эд. Вешать мезузу на дверном косяке не стал. Для готовки использовал пару кастрюль, попросив Сета и Джеймса их не трогать, и запирался у себя в комнате на все двадцать пять часов шабата. Но вскоре я начал пользоваться электричеством и по субботам. В первый день Суккота один из соседей, Сет, предложил мне пойти с ним и его друзьями в Центральный парк; я согласился и, слова не говоря, надел худи, вышел вместе с ним, спустился в метро, быстро приложил магнитную карту к турникету и сел в экспресс.

После этого все стало проще. Я как будто вздохнул с облегчением; я чувствовал – долгий переходный период, из‐за которого я ощущал себя ходячим противоречием, завершился. Я почувствовал себя свободно, как в новом доме, и вдруг открыл в себе новую силу. Осознал, что в отвоеванном мною пространстве мне ничто не угрожает. Я стал светским евреем.

Впервые попробовав некошерного мяса, я не испытал никакого чувства вины по отношению к родителям, раввину Хиршу или Богу – скорее, у меня сжалось сердце при мысли о Карми и о том, что я ему обещал. Я говорил, что есть серая зона, которую я однажды ему покажу, но сам преодолел эту серую зону очень быстро.

8

Париж

рвался из колонок. Сердце колотилось от рыдающего ритма. Сет передал мне тлеющий косяк, и я глубоко затянулся. Меня засасывало в непрерывно вращающуюся грохочущую воронку музыки, от которой волнами исходила уверенность, музыки, яростно рассказывающей о пути, пройденном Канье Уэстом и Jay-Z. Дым опускался в легкие, трава била по мозгам, а двое рэперов кричали на весь мир, что получили все, что можно пожелать, причем не переезжая во Францию, в отличие от многих афроамериканских музыкантов прошлого, которых в Штатах систематически притесняли.

Мы с Сетом с упоением слушали, как Jay-Z глазом не моргнув оплачивал штрафы по пятьдесят миллионов долларов. Мы принимали дерзкую параллель с Майклом – неважно, Джексоном, Тайсоном или Джорданом – и присваивали себе чужие историю и культуру, которые давали нам почувствовать себя повелителями вселенной. И отрава, и исцеление были в этих агрессивных дерзких текстах, вырывавших меня из прошлого и ставящих на пьедестал как победителя гонки, в которой я никогда не участвовал.

На припеве мы с Сетом в противофазе мотали головами.

– You’re now watching the throne / Don’t let me get in my zone…[6] – орали мы, и гостиная начинала кружиться вокруг нас, все вертелось, ритм пульсировал, зря я, наверное, так налегал на текилу, может, меня даже стошнило слегка, а я и не заметил, и без того был весь грязный, – но трек закончился, а мы с Сетом парили в облаках и не спустились бы на землю даже за миллион долларов. Из колонок доносился странный шум, что‐то среднее между помехами и церковным хором, а потом все как началось, так и закончилось, и мы глядели друг другу в глаза, но тут пошел следующий трек: легендарный Отис Реддинг призывал всех к истинной любви. А секунду спустя двое проклятых рэпперов уже душили эту истинную любовь, превращая ее в болезненную зацикленность на успехе. И мы, ничего не понимавшие в любви, но дни и ночи напролет мечтавшие об успехе, бесились и вопили во всю глотку: «Can’t you see the private jets flying over you?»[7]

Вокруг возникал несуществующий мир, где мы были темнокожими, где у нас были черные машины, черная слава и черные женщины, и мы без всякого стыда глядели на наших соседей по гетто, напоминая им, кто тут сидит на троне, а кто нет. А потом слушали Who Gon Stop Me[8], прыгали и поднимали к потолку стаканы с текилой, она выплескивалась и лилась на нас, и от этого мы становились еще безудержней. Но когда Jay-Z сравнивал американскую дискриминацию темнокожих с Холокостом, когда он говорил «мы потеряли миллионы наших», я внутренне содрогался, но Сет продолжал повторять строчку за строчкой, не догадываясь об охвативших меня сомнениях.

Не знаю, что означали эти наши ночи с алкоголем, травой и музыкой для парочки мегаломанов, но для нас с Сетом это было все равно что залить полный бак бензина перед мотогонкой. Раз в неделю нам надо было обнулить счетчик осознанности и рассудительности, чтобы на следующий день заново карабкаться к успеху.

Нечего и говорить, что на следующее утро мы просыпались в самом жалком виде, обычно в кровати у меня или Сета, или же, к крайнему недовольству Джеймса, на полу в гостиной в луже алкоголя и блевотины. Именно такими мы и очнулись в день моего собеседования с Вивианой Скарпинелли.

– Ровно через час у меня встреча с самым крутым фотографом Нью-Йорка, а я валяюсь полумертвый в кровати соседа, – пошутил я.

– Видок у тебя тот еще, как будто обдолбался.

– А я и есть обдолбался, – засмеялся я.

– А где у