Бессильно поднимаю подбородок, чтоб в глаза смотреть. Потому что только так я смогу отследить удар. Сначала намерение всегда отражается в глазах. Мне это ничем не поможет, но почему-то никогда не могла просто отворачиваться, прятаться, хотя так, наверно, было бы легче… Но не получалось, это казалось рабским совсем, мерзким, животным — вот так вжимать голову в плечи.

А Алекса всегда дико бесило то, что я взгляда не прячу. Что в лицо смотрю, даже после того, как ударит… Ему хотелось, что отвернулась, чтоб заскулила униженно. Именно эту реакцию он называл правильной, мягкой, женской… Уступчивость, мудрость, понимание… Три кита, на которых держатся правильные, гармоничные отношения…

Каз смотрит мне в глаза, не позволяя уйти, но и попыток больше прикоснуться не делает. Просто изучает мое лицо, да так внимательно и жадно, что мне снова кажется, будто он что-то ищет во мне. Знакомое и давно утерянное. Ищет, потому что жаждет это утерянное обрести.

— Маруся… — тихо говорит он, и его голос, совсем не похожий на голос Алекса, совсем другой, низковатый, хриплый и приятный, на самом деле, неожиданно чуть-чуть успокаивает, — я тебе что-то плохое сделал? Напугал? Там, в клубе? В раздевалке? Если так, то прости меня, я не думал… Я немного растерялся… Черт…

Он неожиданно убирает руку, чуть отступает, проводит ладонью по волосам, ерошит их таким невыносимо мальчишеским очаровательным движением, что я еще больше успокаиваюсь. Он другой. Он не давит. Не принуждает. А если и давит, то не осознает этого. Конечно, он же ничего не знает обо мне…

— Вы не причем, — решаю все же пояснить ему свое поведение. Потому что он не виноват, что когда-то мне на пути встретился Алекс… — Просто… Я очень занята, и у меня сейчас нет времени и сил на… общение…

— Так я тебя просто до дома довезу, — возражает он, — не будем разговаривать, если не хочешь.

— Нет, спасибо. Я правда… Не настроена.

— У тебя парень, что ли, есть? — хмурится он, брови сдвигаются к переносице, делая взгляд грозным и строгим.

— Да, — идея неожиданно кажется мне удачной. Не знаю, что во мне увидел этот красивый мужчина, не знаю, кого я ему напоминаю, но это и не важно. Главное, что он прав. У меня реально есть парень. И то, что этот парень в могиле, вообще ничего не меняет. Тень его рядом со мной. И это, похоже, на всю жизнь… — Да, у меня есть парень. До свидания.

Я отворачиваюсь, подхватываю ведро и швабру и иду в соседний коридор.

Спокойно, медленно, чувствуя, как между лопаток прожигает меня острый взгляд Каза.

Дохожу до угла, заворачиваю…

И ускоряюсь, насколько позволяет полное ведро воды.

Сердце, словно обезумев, прыгает в груди, клокочет в горле, перед глазами красные круги.

А в ушах все еще его голос, низкий и приятный до дрожи: “Ты меня прости… Я не думал… Я растерялся…”

Разве может такой мужчина так говорить? Признаваться в слабости? Женщине?

Глава 18

Комната отдыха для медработников очень даже уютная. Светлые тона, чистенько, спальное место имеется, стол с электическим чайником и микроволновкой. Жить можно!

Я раздвигаю диван, бросаю на него найденный тут же, в шкафу, плед и кладу подушку.

Раздеваюсь, опасливо поглядывая на дверь, потому что замка на ней не имеется, натягиваю футболку и шорты, ложусь…

Вообще-то, я на дежурстве, в любой момент могут позвать, если что-то срочное, например, кому-то стало плохо, вырвало, там, или еще что… Убирать-то санитарка как раз будет.

Но Аня, перед тем, как уйти, уверила, что ночи тут обычно спокойные, так что ночная санитарка — это скорее формальность…

Я вытягиваю гудящие ноги, прикрываю глаза, думая, что вот прямо сейчас в сон провалюсь, настолько устала, настолько ничего не работает, кажется, в организме…

И через пару минут кручения с бока на бок понимаю, что сна нет ни в одном глазу.

Такое уже бывало со мной, когда день перенасыщен событиями, и сознание настолько взбудоражено, что никак не получается успокоиться.

Сажусь, потираю виски пальцами…

И тянусь к блокноту.

Включаю свет, так, чтоб точечно падал на лист, и быстрыми штрихами набрасываю портрет…

Практически не смотрю на сам рисунок, пальцы действуют самостоятельно, я лишь не препятствую тому, что во мне сейчас кипит, выливаться на чистый лист.

Карандаш мягкий, хорошо растушевывается, пальцем подправляю, делая четкие линии размытыми. Цветотени, легкое затемнение в зоне глаз, потом — едва наметить капризность и упрямство в линии губ. Эти черты практически незаметны, и вообще, наверно, чужды ему, особенно капризность… Но они есть, я вижу. А еще вижу затаенную печаль в глазах… И, особенно, в уже вполне сформированной вертикальной морщинке между бровей…

А теперь добавить дьявольских лукавых огоньков в зрачки. И чуть-чуть подчеркнуть нагловатый изгиб угла губ… А волосы — в беспорядке, словно их долго ерошили, пропуская пряди сквозь пальцы…

И…

Когда я прихожу в себя и смотрю на рисунок, то буквально в глазах темнеет.

Вскакиваю, отбрасываю от себя лист, отпрыгиваю даже от дивана к окну, стремясь успокоить бешено стучащее сердце.

Не хочу смотреть, правда, не хочу! Но взгляд то и дело устремляется именно туда, где брошен мною на диван рисунок.

Портрет.

Чужого мне, совершенно постороннего человека.

Человека, которого я должна десятой дорогой обходить, просто потому, что он до боли похож на самый главный кошмар моей жизни…

И это, помимо других, тоже весомых и очевидных причин, почему нам не стоит даже пересекаться.

Он богат, красив, дьявольски, просто безумно привлекателен, харизматичен… У него невероятные глаза, порочные губы и бешеная, бьющая через край, чисто мужская сексапильность.

На его фоне я — словно грубая оберточная бумага против штучной, с тиснением золотом по атласной поверхности…

Море причин не смотреть на него, не думать о нем…

И ни одной — писать его портрет.

Я набираюсь мужества и поднимаю рисунок с дивана, вглядываюсь в черты…

Каз, Казимир Андрианович, смотрит на меня серьезно, чуть насмешливо, лениво и довольно… Это на первый, самый быстрый взгляд.

А вот если всматриваться…

Боже, когда я успела в него ТАК всмотреться-то?

Опять? Опять на