К Гореславскому подошел мужчина в сером костюме. Юля робко приподняла глаза: как все же красит любого пиджак и галстук. Вот вроде самый обычный человек, а смотришь на галстук со стальным отливом и ничего больше не видишь, а потом вдруг замечаешь и блеск в глазах, и красиво уложенные волосы с проседью.

– Георгий! У меня нет слов, – мужчина восхищенно улыбнулся и покачал головой – не понимаю, мол, как ты это сделал?

Потом поклонился Юле, поднес ее руку к губам и поцеловал.

– Примите мое восхищение, Юлия Петровна! Вы удивительная! Столько грации, женственности и в тоже время мужества.

Дыхание у нее перехватило, кровь прилила к щекам, и она с трудом нашла силы что-то такое промямлить в ответ. Георгий представил их. Мужчина оказался какой-то юрист или финансист, она плохо запомнила. Он еще постоял рядом и ушел. Потом подходили многие, но ей уже не было так страшно.

Юля осмелилась оглядеться и поняла, что никто на нее и не смотрит. В дальнем конце зала группа музыкантов в черных фраках наигрывала джазовую композицию. Несколько пар танцевали. Слышался смех. Дамы в нарядных туалетах, с маленькими блестящими сумочками в руках, на высоченных каблуках, с бриллиантовым блеском в ушах, на шеях и пальцах походили на экзотических райских птичек, соперничающих друг с другом яркостью оперения.

– Вот так, Юля, нынче потребляется искусство. Шампанским и музыкой приходится завлекать, – шепнул ей Георгий и засмеялся.

– А без шампанского не пришли бы? – удивилась она.

– Пришли бы, но меньше. А так, посмотри – полгорода здесь. Завтра гламурные журналы напечатают, в новостях покажут, и потянутся людишки. Кто-то просто потому, что модно, кто-то за компанию, но будут и те, кто оценит и поймет. Вот ради них все это действо и задумывалось, – он обвел рукой зал. – Помнишь, как ты в Липецке на портрет мужика смотрела? Я ведь к тебе подошел, что ты как раз из тех, кто понимает. Только не говори, что ты в этом деле профан. Все это, – он опять обвел рукой пространство, – не для них и не для меня. А для таких, как ты, как Юра наш. Если человек смотрит на картину или музыку слушает, или книгу читает и в душе его рождаются мысли, каких раньше не было, то это стоило рисовать, писать, играть.

Юля посмотрела на мужа и, кажется, поняла.

– Но разве они не понимают, – кивнула она в сторону гостей.

Георгий усмехнулся и покачал головой.

– Половина, дай бог, третья часть, что-то там понимает. Остальные просто пришли пожрать на халяву и себя показать. Но без них никуда. Таковы правила игры, Юля.

– Игры? А разве мы обязаны в это играть?

– Нет. Но что происходит с ребенком, который придя в песочницу, отказывается играть в общие игры? Он остается один. Как Бендер. Вот он не хотел в это играть. Всего и надо было, что потусоваться, засветиться, проставиться кому надо. Но наш великий художник выше этого. Результат ты видела.

– А если он начнет свою игру? Ребенок в песочнице?

– Свою? – В голосе послышалась ирония. – А ты сможешь? Играть в свою игру – это искусство.

– Я – нет, но ведь кто-то может? И кто эти игры придумывает? Почему мы должны в них играть?

– Браво, Юля. Ты подошла вплотную к вопросу, который волнует всех без исключения. Ответов много. У каждого ищущего свой. Тонны бумаги изведены на философские труды, а истина, как говорится, где-то рядом.

Гореславский оказался прав – в новостях прошел сюжет, газеты разразились хвалебными статьями. Не обошлось и без желтой прессы – про Гореславского писали всякую всячину – поминали все его многочисленные браки, любовные похождения. Юле тоже досталось. Писали, что она проститутка, которую изуродовал сутенер, а Гореславский, завсегдатай борделей, увидел ее там и забрал к себе. Такой вот извращенец. Она в ужас от этого пришла – не дай бог, в поселке увидят – позор на всю жизнь! Но Георгий только посмеивался, утверждая, что через неделю-другую, новость забудется, появится очередная жертва и вся свора кинется на нее.

* * *

Жизнь вошла в привычную колею. Они опять жили на даче. Юля работала как одержимая. После разговора с Георгием на выставке она много думала об игре. Можно ли не играть?

– А ты играешь? – спросила она как-то.

– Играю. Все играют. Даже когда ты не играешь – ты все же играешь. В игру под названием «я не играю». Такая вот философия.

Если не играть нельзя, тогда лучше уж вести собственную игру. Только так, решила она. До сих пор она безропотно принимала то, что подбрасывала ей жизнь – роль рядового игрока в чужой команде.

Сначала папа включил ее в игру – убитый горем отец. Мог денег на операцию ей найти. Мог. По родственникам бы кликнули. (Вон, когда у Семеновых дом сгорел – вся родня скинулась. Поставили новый дом лучше прежнего. А Семеновы кто? Седьмая вода на киселе.) Хотя не деньги там были причиной. Страх. Боялся папа ее потерять. Поняла она это, когда сама мамой стала. Страх за свое дитя – самый иррациональный, на пустом месте возникающий и держащий за сердце холодной лапой: а вдруг, что-то пойдет не так, а вдруг что-то случится, а вдруг, а вдруг…

Потом в Костину игру включилась, потом со свекровью поиграла, теперь вот с Гореславским играет в мужа и жену. Господи, куда деваться? Но ведь играла же она когда-то в собственные игры и правила сама придумывала. Никогда прежде Юля не соглашалась на чьи-то условия, если они ее не устраивали – всегда свои выставляла и, надо же, все получалось, как она хотела. Значит, правила мало составить, их надо озвучить. Пускай не все согласятся играть – всегда найдется кто-то, кто будет. Да, она обязана Георгию многим, но и у нее есть свои желания и она о них заявит. Вот только книгу они закончат, и она сразу вопрос о Ванечке поднимет. А если Георгий не согласится, она уйдет… Ничего, не пропадет. Она теперь не та робкая провинциалка, что по дому свекрови мышкой шуршала, теперь у нее есть силы начать все сначала.

В январе книга была закончена, и Георгий уже обрадовал своего редактора, отослав ему рукопись.

– Георгий Арнольдович, дорогой мой! – кричал тот на следующий день в трубку. – Это бомба! Куда там остальным мемуарщикам! Иной раз такое понапишут – тоска смертная. Сколько правки приходится делать… А у вас – прямо хоть сейчас в печать. И стиль! О, какой стиль! То тонкая ирония, то ядовитый сарказм! И все в меру. Я предвижу бешеный успех, вот не сойти мне с места!

– Ну, за это и моей жене отдельное спасибо скажи, – пробасил Гореславский. – Без нее я бы не справился.

– И ей спасибо, и вам спасибо! Теперь пару месяцев на правку, корректуру и я вам макет присылаю на подпись. Окей?

– Окей, окей, – Гореславский вернул трубку на место и подмигнул жене. – Гениальное произведение мы с тобой состряпали, Юлия Петровна. Вон, аж пищат от восторга. Зря ты на журналиста не выучилась.

– Так еще и не поздно, – улыбнулась Юля. – Какие мои годы!