В середине мая группа стояла в Хвальфьорде. В один из дней я заметил, как к борту подошел и поднялся на палубу высокий улыбающийся офицер. В его слегка небрежной манере поведения было что-то привлекшее мое внимание, и я вышел встретить гостя. Его улыбка стала еще шире. В моей памяти уже стерлись черты лица Джека Хантера, но его улыбку забыть невозможно. Чем тяжелее обстановка, тем лучезарнее становилась его знаменитая улыбка. Он отдал честь и сообщил:

– Лейтенант Хантер. Прибыл для дальнейшего прохождения службы, сэр.

И я моментально понял, что мне, да и всем нам, здорово повезло. Это был опытный, уверенный в себе офицер.

Хантер был шотландцем из дивизиона КВДР Восточной Шотландии. Он был в отличной физической форме, словно форвард команды регби, имел приятный голос профессионального барристера и искрящееся, всегда плещущее через край чувство юмора. В мирной жизни он был скромным присяжным стряпчим. Если же чувство юмора заводило его слишком далеко, природное обаяние всегда помогало выпутаться из неприятной ситуации. Там, где оказывалась бессильной логика, на помощь приходила обезоруживающая улыбка. Команду он покорил с первого взгляда и на всю оставшуюся жизнь. Даже сейчас я не могу думать о нем без улыбки. Как с откровенной завистью сказал один из наших капитанов: «Везет же вам, вербенцам. Имея старпомом барристера, вам и убийство сойдет с рук».

Самым важным из этого высказывания было слово «вербенцы». Мы перестали быть офицерами, старшинами и матросами. Все мы стали одной большой сплоченной командой – вербенцами. Эта новая, но вполне сформировавшаяся общность людей была вкладом Джека Хантера в общее дело. Он послужил своего рода катализатором, который помог сплавить отдельные части в единое целое. И с тех пор, если что-то задевало одного из нас, это в той или иной степени чувствовали все. Ощущение своего единства с вербенцами приносило мне огромное удовлетворение. Когда я покинул «Вербену», ничего подобного мне больше не приходилось испытывать до тех пор, пока совсем другой старший помощник не сотворил такого же чуда на эсминце «Горец».

Офицер, командующий даже таким маленьким кораблем, как «Вербена», – человек волею обстоятельств одинокий. Другие офицеры и матросы полагают, что он знает намного больше их (и куда больше, чем в действительности) о планах на будущее. Ему приходится постоянно следить за тем, как бы не сболтнуть чего-то лишнего. Он является гарантом общей дисциплины, последней высшей инстанцией при решении судьбы нарушителей и просителей, поэтому его всегда подозревают в тиранических наклонностях. Офицеры, чувствуя, что его «высокое» положение может их стеснить, помешать легкомысленному времяпрепровождению, всячески дают понять, что его компания во внеслужебные часы нежелательна.

Хантер, обладая искрометным юмором и неиссякающим обаянием, легко заставлял напрочь позабыть о подобных страхах. Вероятно, его опыт барристера дал ему какое-то особое понимание слабостей человеческой природы. Люди относились к нему с абсолютным доверием и без сомнений поверяли все свои тревоги. Если же я тактично решал воздержаться от посещения вечеринки в кают-компании, опасаясь, что буду стеснять присутствующих, Хантер неизменно являлся в мою каюту и убеждал присоединиться к остальным. Впрочем, не припоминаю, чтобы ему пришлось особо усердствовать.

Он был незаменимым в любых ситуациях, даже таких щекотливых, как освобождение правонарушителей из местного полицейского участка. Как-то поздно ночью во время стоянки в Лондондерри мы получили информацию: был взят под стражу один из матросов за обладание предметом, происхождение которого не мог объяснить. Этим предметом оказались массивные и удивительно уродливые мраморные часы. Матрос был арестован полицейскими, когда глубокой ночью брел по темным улицам в сторону базы и волок на себе этот шедевр безымянного часовщика. В полиции он сказал, что приобрел сие творение у неизвестной личности в общественном туалете за сумму в пять шиллингов.

Версия была слишком невероятной, чтобы ей поверил нормальный полицейский, однако Хантер все же был настроен вытащить малого, если, конечно, это окажется в человеческих силах. Мы вдвоем отправились в полицию, но без разрешения инспектора нам его не отдали. Пришлось повторить визит на следующее утро. Я уже не помню, какие аргументы Хантер привел в участке, но они подействовали. Матрос обрел свободу, и обратно на корабль мы возвращались уже втроем – освобожденный узник покорно тащился за нами, сгибаясь под тяжестью 60-фунтовых устрашающего вида часов.

Хантер пришел к нам в мае 1941 года, и мы почти сразу же вышли в море, чтобы встретить идущий домой конвой SC-31 на 42-м градусе западной долготы, то есть где-то в районе Гренландии. Маршрут конвоя пересекал 40-й меридиан в 150 милях к югу от мыса Фарвель, юго-западной оконечности острова. На этот раз мы получили приказ встретить конвой на 2 градуса западнее, чем обычно, потому что в районе 40-го меридиана была замечена патрульная цепь немецких подводных лодок. Не приходится сомневаться, что, если бы кораблей эскорта хватало, адмиралтейство непременно обеспечило бы противолодочный эскорт на всем переходе через Атлантику. Но в то время кораблей было так мало, что даже эскортирование далее 20-го меридиана было введено только в последние три месяца. Немцам нравилась легкая охота. Когда мы сумели обеспечить эскорт до 20-го меридиана, они отвели лодки дальше на запад, где цели были легче уязвимы. В начале 1941 года эскортный флот получил существенное подкрепление сразу из двух источников. С наших стапелей уже вовсю сходили корветы – их находилось в эксплуатации более 80 единиц, и, кроме того, премьер-министр договорился о получении 50 эсминцев от американцев. Последние не были идеальными кораблями эскорта, но на них ходили бравые британские моряки, и это было главное.

Каждый атлантический конвой теперь сопровождал вспомогательный крейсер (переоборудованный из торгового судна) или старый линкор класса R для защиты от надводных рейдеров. До точки встречи с нашей эскортной группой конвой SC-31 должен был довести вспомогательный крейсер «Сэлопиан», но 22 мая он был торпедирован и затонул.

В точку рандеву мы прибыли раньше назначенного времени, но ни коммодор конвоя, ни капитан «Сэлопиана» об этом не знали – мы не нарушили радиомолчание. После гибели «Сэлопиана» коммодор приказал конвою рассеяться. Почему был отдан такой приказ, сказать невозможно. Быть может, коммодор получил предупреждение, что в море на перехват вышли крупные надводные силы противника. Если да, тогда его действия совершенно оправданы.

Права коммодора конвоя и старшего офицера эскорта следует разъяснить. Коммодор ответствен за управление торговыми судами и их безопасность с учетом всех возможных противников. Старший офицер эскорта должен был обезопасить конвой от нападения немецких подводных лодок. Такое разделенное командование на практике себя вполне оправдывало до тех пор, пока реальную угрозу несли только подводные лодки: насколько мне известно, коммодор всегда соглашался с требованием старшего офицера эскорта изменить курс конвоя, если в этом возникала необходимость.

В рассматриваемом случае коммодор конвоя, лишившись своего океанского эскорта и не имея никакой противолодочной защиты, вполне мог ожидать нападения подводных лодок. Возможно, он принял решение рассеять конвой, чтобы разбросать потенциальные мишени по максимальной площади. Как только в группе В-12 стало известно о рассеивании конвоя, коммандер Говард-Джонстон на «Малколме» и еще четыре эсминца на полной скорости направились к конвою, чтобы попытаться исправить ситуацию. За ними шли корветы с максимально доступной для нас скоростью, а уже за нами старались не отстать противолодочные траулеры.