По истечении трех суток я принял решение идти за конвоем в Гибралтар, придерживаясь его ориентировочной скорости и курса. Я надеялся, что, как только смогу определиться, доложу старшему офицеру о своем местонахождении по радио и запрошу курс, который позволит мне воссоединиться с конвоем. Был сезон «португальских пассатов» – юго-западных ветров, несущих с собой низкую облачность, закрывающую и солнце, и горизонт. Мы двигались в южном направлении в течение двух недель, но так и не смогли точно определить свое местонахождение. Как-то вечером – было около 6 часов – мы неожиданно вышли из полосы тумана и очутились под ярким субтропическим солнцем.

Я поспешно занялся определением своих координат, но в столь поздний час сумел вычислить только долготу. Мы находились примерно в 100 милях от Гибралтара, но на какой широте? Я решил направить корабль в сторону берега и с наступлением темноты определиться по звездам. К этому времени я уже успел как следует выспаться и чувствовал себя превосходно. Команда работала отлично, офицеры начали приобретать опыт и уверенность в себе. Короче говоря, это плавание было по-своему чрезвычайно полезным, мы испытали многие из трудностей, выпадающих на долю кораблей эскорта.

Я приготовился определяться по звездам, выбрал две звезды к северу и востоку от нас, взял в руки секстан и только тогда заметил, что с линией горизонта творится что-то странное. Пока я соображал, что бы это значило, мы снова вошли в полосу плотного тумана. Мы врезались в него, как в кучу белого хлопка, и безнадежно увязли в нем. Туман стелился по мостику, он был вполне осязаемым – казалось, его можно потрогать, он забивался в ноздри, проникал в горло, его хотелось выплюнуть. С мостика казалось, что туман перерезал «Вербену» пополам как раз за дымовой трубой. Наблюдателям можно было только посочувствовать. Над головами туман был еще гуще. Людей в «вороньем гнезде» было слышно, но не видно. Никогда в жизни – ни до ни после этого – мне не приходилось видеть такого густого, вязкого тумана. К счастью, стоял мертвый штиль, а значит, о приближении надводного судна нас бы предупредил асдик. Поэтому мы двинулись дальше.

На следующее утро не позднее 8 часов, по моим расчетам, мы должны были увидеть Гибралтар или, по крайней мере, один из мысов к югу или северу от входа в пролив. Но мы все еще двигались в тумане, поэтому я приказал снизить скорость. Вскоре в тумане показался просвет. Примерно в 6 милях прямо по курсу я различил землю. Судя по всему, это был мыс, но какой? На нем стоял маяк, и если бы я мог разглядеть что-нибудь, кроме светлого пятна, то по очертаниям берега идентифицировал бы и мыс. Но ничего, кроме расплывчатой светлой кляксы, видно не было.

Мы не могли подойти ближе. Следовало или опознать берег, или выполнить промеры глубины. Пока мы занимались промерами, туман снова сомкнулся вокруг нас непроницаемой мутной пеленой. Мы знали только одно: земля где-то близко. Я предположил, что замеченный нами мыс находится на юго-западной стороне входа в пролив, и мы взяли курс севернее, постоянно проверяя глубину и следуя тихим ходом. Еще один просвет в тумане – и мы увидели низкий берег, покрытый красно-коричневыми утесами. Он тянулся и к востоку, и к западу, пересекая наш курс. Иными словами, мы шли прямо на него. Пришлось ложиться на обратный курс. Мы ничего не видели, а вскоре уже не сумели найти дна – во всяком случае, на глубине 30 саженей его не было, а это было пределом моего эхолота. Два года спустя я смог бы увидеть исчерпывающую картину на экране радара, но тогда я пребывал в полной растерянности. Перед полуднем туман начал рассеиваться и выглянуло солнце. Мы шли на юг и видели слева по борту берег – высокие голые холмы, обширный песчаный пляж, на который накатывал ленивый прибой. По песку что-то двигалось. Такого не могло быть, но мы же видели собственными глазами! Это был самый настоящий верблюд! Должно быть, мы шли вдоль африканского берега. Интересно, как далеко нас занесло? Мы снова легли на обратный курс и заторопились на север. Вскоре показался мыс, который мы уже видели, но его очертания также были скрыты туманом. Прямо по курсу из тумана выплыл эсминец. Я принялся изучать его в бинокль.

На квартердеке виднелся натянутый навес – на британских судах это не принято. По всей видимости, корабль был испанским, а я был слишком горд, чтобы спрашивать испанца, где я нахожусь. Мы обменялись приветствиями, причем, к моему глубокому изумлению, проходя мимо нас, испанец приспустил флаг. Имея испанцев на север от себя, а верблюдов на юге, мы могли быть довольно далеко от цели нашего путешествия. В полдень мы внесли следующую запись в вахтенный журнал: «Определили местонахождение по верблюду и сомбреро 260° – мыс Европа 20 миль».

Мы осторожно приблизились к скрытому туманом берегу, откуда показался эсминец. Туман все-таки начал отступать, и вскоре – о, благословенное зрелище! – мы увидели патрульный противолодочный траулер. Я как раз собирался спросить, где я нахожусь, когда туман окончательно рассеялся и прямо по курсу показался Гибралтар. «Добрый день», – просигналили с траулера.

В Гибралтаре очень не хватало противолодочных патрулей, поэтому нас задержали там на целый месяц. В обмен на это нам дали старпома, зато потребовали одного из моих младших лейтенантов. С кем расстаться? Пришлось доверить решение этого неприятного вопроса жребию. Нас покинул Петтифер, о чем я искренне сожалел. Хотя мне было бы не менее жаль расстаться и с Уиттакером. Долгожданный номер один был лейтенантом КВДР, с начала войны не покидавшим Средиземноморского театра военных действий. Он ходил на эсминцах, был опытным, очень компетентным офицером, но чувствовал себя у нас человеком временным – он пришел на «Вербену» только для того, чтобы совершить переход домой. Поэтому он выполнял свою работу, но не стремился отдать ей всю душу, да и жизнь команды его явно не слишком интересовала.

В Гибралтаре наш образцовый во всех отношениях рулевой едва не лишился ореола безупречности. Как-то ночью, когда мы стояли у причала, ко мне в каюту постучался один из старшин:

– Вы бы лучше вышли на палубу, сэр. Рулевой упал и, кажется, сильно расшибся.

Сообщив мне новость, он тут же скрылся за дверью. Я отправился следом. У трапа действительно во весь рост растянулся рулевой. Его физиономия была мертвенно-бледной, глаза закрыты.

– Быстрее сбегайте за врачом, – сказал я и опустился на колени перед лежащим человеком. Я осторожно приподнял его голову, чтобы посмотреть, сильно ли он поранился.

Рулевой вздрогнул и приоткрыл мутные глаза.

– Что с вами, рулевой?

– Все в порядке, сэр. – Его глаза, хотя и оставались мутными, открылись полностью. – Я просто встретил старых друзей. Должно быть, бренди оказалось слишком много. Мы вспоминали… вспоминали… Вы не могли бы мне помочь встать, сэр, и добраться до койки?

– Конечно. – Я держал его голову очень осторожно, словно грудного младенца. – Потерпите, уже несут носилки.

Пострадавшего устроили на носилках. Прибывший врач констатировал, что его череп цел, и рулевого унесли спать.

В Гибралтаре нам почистили котлы и, кроме того, удалось раздобыть достаточное количество краски и покрасить корабль. Теперь «Вербена» выглядела восхитительно. После завершения очистки котлов мы собирались отправиться домой, но перед этим нам предстояло еще одно патрулирование в проливе. Всю ночь мы сновали взад-вперед по проливу, а на рассвете к западу от Танжера заметили французский эсминец правительства Виши и два торговых судна. Эсминец шел в территориальных водах. Взгляд на карту подтвердил мое предположение, что француз наверняка пройдет за пределами границы трехмильной зоны в бухте Танжера, если останется на прежнем курсе. Судя по справочнику, корабль был больше обычного эсминца. У французов имелись суперэсминцы «контрторпилье», и корабль «Ле Мален», появившийся перед нами, принадлежал именно к ним.