— О Мэри! — простонал он. — Почему я так мало для тебя сделал, зачем я так использовал тебя?

В ночь на Рождество Грэхем сильно напился и сказал ей, что любит ее. В ту ночь секс был неторопливым и очень нежным. Он целовал раны от кандалов на ее лодыжках и со слезами на глазах умолял ее простить ему все те моменты, когда он поступал жестоко по отношению к ней.

— Мне нечего прощать тебе, — сказала Мэри. Его предыдущие оскорбления совсем не обидели ее, особенно если учесть все то хорошее, что он сделал для нее.

— Тогда скажи мне, что ты любишь меня, — умолял Грэхем. — Убеди меня, что ты приходишь ко мне, чтобы получить нечто большее, чем еду и чистую одежду.

— Да, это так, — солгала Мэри, сожалея, что он не сдержал своего обещания относительно их сделки, как это сделала она. — Но ты не свободен, чтобы любить меня, Спенсер, поэтому, пожалуйста, не говори мне об этом, чтобы я не надеялась напрасно.

Мэри не любила его, она даже не была уверена, нравится ли он ей, и все же в ту ночь Грэхем тронул ее, задел какую-то струнку в ее душе. Возвращаясь наутро в трюм в новом сером платье, она подумала: как бы сложились их отношения, если бы они встретились при других обстоятельствах?

В ночь на седьмое января он снова вызвал ее, и она ждала, что он сообщит ей о том, что завтра она уедет. Но он ничего не сказал об этом. Не было никаких нежностей, никаких извинений и никаких пожеланий ей на будущее. Он просто грубо взял ее, а потом холодно велел возвращаться в трюм. Если бы Мэри не знала наверняка, то могла бы подумать, что ему неизвестно, что ее ждет.

Едва начало светать, охранники открыли дверь трюма и прочли имена женщин, которые должны были подняться на палубу. Мэри не удивил резкий приказ, но ее ошеломило то, что из двадцати женщин некоторые оказались старыми и больными.

Реакция женщин, которых вызвали на палубу под дождь со снегом, была понятна: подозрительность, недоумение и смятение. Они прижимали к себе изорванную одежду и сбились в кучу, чтобы согреться. Мэри пришлось вести себя так же, как и они, поскольку, если бы кто-нибудь догадался, что она знает, куда они направляются, у нее были бы неприятности из-за того, что он не сказала им. И все же, стоя на палубе и дрожа от холода, Мэри радовалась, что Сару и Бесси вызвали, а Эджи, ее старого врага, оставили внутри.

Мэри Хейден и Кэтрин Фрайер тоже оказались в списке, и Мэри встретила это со смешанными чувствами. Периодически они проявляли дружелюбие, но она чувствовала, что они всегда будут ждать ее падения. Среди сорока женщин Мэри удалось держать с ними дистанцию, но сейчас, когда это число сократилось до двадцати, это станет труднее.

Также были вызваны тридцать мужчин, шестеро из которых выглядели такими больными и слабыми, что с трудом держались на ногах. Вряд ли они выдержат такую долгую поездку. Но Мэри обрадовалась, увидев среди арестантов Уилла Брайанта и Джейми Кокса, хоть и разочаровалась, не найдя Джеймса Мартина и Сэмюэля Берда. Мэри привязалась ко всем четверым во время болтовни через решетку: Уилл и Джеймс всегда заставляли ее смеяться, а Джейми стал ей как младший брат. Все его преступление заключалось в том, что он украл кружева на сумму в пять шиллингов, и теперь он беспокоился о том, как его мать-вдова справляется без него. Он был таким мягким и обходительным, что Мэри испытала облегчение узнав, что он находился под покровительством большого Уилла. Она надеялась, что Джеймс и Сэмюэль станут заботиться друг о друге, когда их товарищи уедут.

Новость о том, что их немедленно перевозят на «Шарлотту», сообщил мужчина, которого Мэри никогда раньше не видела. Под его плащом была штатская одежда, а на голове красовалась треугольная шляпа, отделанная золотой лентой. Казалось, он чувствовал себя не в своей тарелке, обращаясь к каторжникам. Возможно, он нервничал, поскольку ожидал, что его сообщение будет встречено с гневом. Так оно и произошло: у большинства арестантов вырвался крик негодования, поскольку многие уже отсидели половину своего срока, у них были мужья, жены и дети, и они боялись, что больше их не увидят.

Как всегда, на протесты никто не обратил внимания, и охранники угрожающе придвинулись ближе. Только Мэри осмелилась задать вопрос.

— Сэр, мы получим одежду для этого путешествия? У некоторых из нас остались чуть ли не лохмотья, и я боюсь, что многие умрут от холода, прежде чем мы достигнем жарких стран.

Мужчина уставился на Мэри поверх очков. — Ваше имя? — спросил он.

— Мэри Броуд, сэр, — ответила она. — А некоторые женщины уже больны. Будет ли здесь врач, который осмотрит их, прежде чем мы отправимся?

— Все будет проконтролировано, — сказал он, но в его голосе не было уверенности. На вопрос об одежде он не ответил.

Наступили сумерки, прежде чем всех заключенных с «Дюнкирка» отправили на пароме на «Шарлотту», стоявшую в Плимутском проливе. При виде «Шарлотты» Мэри испытала удивление, потому что это было маленькое трехмачтовое парусное судно длиной около ста футов. Но корабль выглядел прочным, и Мэри так замерзла, что хотела поскорее оказаться на борту.

Слухи о том, что они поднимут парус через несколько дней, были вскоре опровергнуты. Оказалось, что остальные корабли флотилии не готовы и что-то не решено с заработной платой моряков. На «Шарлотте» оказалось лучше, чем на «Дюнкирке», так как порции с едой были больше и к двадцати арестанткам не добавили других женщин, так что у них стало просторнее. Мужчинам повезло меньше, поскольку к ним присоединилось множество заключенных со всех концов Англии и всего их стало восемьдесят восемь. Но когда «Шарлотта» стояла на якоре в заливе и люки задраили из-за плохой погоды, многие женщины тут же заболели морской болезнью. Через несколько дней условия стали такими же тяжелыми, как на «Дюнкирке».

Проходила неделя за неделей, а новостей об отплытии не поступало. Поскольку все они еще были закованы и большую часть дня их держали в темноте, а корабль при этом болтало по волнам, первоначальный оптимизм вскоре сменился отчаянием. Многие из них не вставали с коек и искали спасение во сне. Те, кто не мог спать, пререкались между собой.

Временами Мэри горячо желала снова оказаться на «Дюнкирке». Ей ужасно не хватало разговоров с Тенчем и заключенными-мужчинами, и даже свиданий с Грэхемом. Тенч был в увольнительной, и в те редкие случаи, когда женщинам позволяли подниматься на палубу, немногие пехотинцы и моряки, которых они видели, просто игнорировали их.

Короткие моменты на палубе стали мучением для Мэри. Хоть это и было чудесно — дышать чистым соленым воздухом, стоять во весь рост и ходить, — вид Корнуолла на горизонте терзал ее невыносимой болью. Ей становилось еще хуже, когда их заставляли возвращаться в вонючий трюм, и они при этом не знали, когда снова смогут выйти наружу.

Мэри лежала на койке и дрожала, и ей невольно приходили на память самые заветные воспоминания о доме и семье. Как они с Долли всегда расчесывали друг другу волосы на ночь, смеясь, когда появлялись искорки. Отец, который рубит дрова и кричит в окно, что лучше бы у него были сыновья, тогда бы это делали они. Мама, которая напрягает зрение, чтобы вдеть нитку в иголку при свете свечи. Она не шила и не штопала при дневном свете, потому что ей казалось грехом тратить дневные часы на то, что ей нравится делать.