— Вы гонец от мистера Викерса, не так ли? — спросил обладатель немецкого акцента.

Мой язык казался распухшим и неповоротливым, как комок ваты, и мне пришлось напрячься, чтобы произнести:

— Да.

— И вы по его поручению направляетесь в Германию, не так ли? — Он говорил медленно, тщательно выговаривая слова. Если бы не это, я оказался бы не в состоянии понять его, так как в моих ушах раздавался непрерывный гул, напоминавший морской прибой.

— Да, — ответил я после паузы, показавшейся мне бесконечной. Я не хотел отвечать этому мерзавцу, напротив, желал бросить ему вызов, но, увы, я находился под действием распылённого в воздухе наркотика и не мог владеть своим телом. Сквозь полудрёму, от которой я всё ещё не смог избавиться, я удивился, почему на допрашивающего меня немца не действует наркотик, которым я был усыплён.

— Вам нужно сделать что-нибудь ещё, не так ли? — с фальшивым добродушием в голосе задал он следующий вопрос.

В этом вопросе скрывался какой-то подтекст, вызвавший у меня тревогу, но в моих мыслях была такая неразбериха, что я не смог уловить её причину.

— Да.

Тут немец отбросил все попытки подделываться под добродушие.

— Что?! — вскричал он, будто подгонял упрямую лошадь.

— Какой-то шотландец, — пробормотал я, пытаясь преодолеть испуг. — Я должен что-то скрыть от этого человека, — вспомнилось мне. — Мне нужно найти его.

— Да, — нетерпеливо сказал немец. — Именно это вы должны сделать для Викерса в Германии, не так ли?

— Да. — Я был доволен тем, что могу отвечать правду, так как внезапно почувствовал, что неудовольствие загадочного немца может оказаться очень опасным для меня.

— Вы должны сделать в Германии что-нибудь ещё? — резко спросил тот.

С непонятной мне самому, но отчётливой тревогой я услышал собственный голос. Тем же безмятежно-дремотным тоном он произнёс: «Да».

— И что же?! — Судя по голосу, человек постепенно приходил в ярость, и страх, владевший мной, несмотря на окутывавшие тело и сознание дремотные облака, стал сильнее.

«Молчи, молчи!» — приказал я себе, но вновь услышал, как мой голос произнёс:

— Попытаться разбогатеть.

То, что я не сказал о своём истинном задании, принесло мне облегчение, и я попытался, насколько это было возможно в моём положении, приложить все силы для того, чтобы это чувство не отразилось на лице.

Неведомый инквизитор окунул меня с головой в воду и держал так до тех пор, пока мне не показалось, что мои лёгкие вот-вот взорвутся. Повязка, похоже, начала сползать с лица, и я никак не мог её поправить. Казалось бы, такая мелочь, но в эти минуты для меня не могло быть ничего важнее. Мне ещё никогда не приходилось терять ориентировку в замкнутом пространстве, тем более в тесной комнатушке. Я, похоже, был не в состоянии определить, где верх, где низ, то есть где воздух, а где вода. И в довершение всех бед у меня было так мало сил, что я мог лишь слабо дёргаться. Всё сопротивление свелось к тому, что мне удалось обрызгать мучителя водой. Но его действия, как ни странно, пошли мне на пользу: сознание почти полностью очистилось от дурмана, и я вновь получил возможность управлять собой. Тут я почувствовал, что меня схватили за волосы и вытащили на воздух.

— Каким образом вы собираетесь разбогатеть? — спросил немец. Он бросил один-единственный мимолётный взгляд на татуировку, украшавшую моё запястье, и сразу же отвёл глаза. Жаль, что столько воды разлилось.

— Завещание. Отцовское завещание, — пробормотал я и приступил к многократно отрепетированной истории. — Он оставил деньги под опекой. А они мои, по всём законам мои. — Я сделал мысленное усилие, чтобы не показать, что больше не нахожусь под действием дурмана, прежде чем он снова примется топить меня. Это оказалось труднее, чем я ожидал. Мне хотелось выскочить из ванны и задушить этого чёртова немца. — Мне нужны деньги, чтобы платить адвокатам и судьям, будь они прокляты.

— Ах. Вот. Как, — раздельно произнёс он, выпустил меня, шагнул к двери и с грохотом захлопнул её за собой.

Как только он вышел, меня охватила дрожь: только сейчас паника запустила в меня свои ледяные когти. До этого момента я держался неплохо, учитывая безвыходное положение, в котором оказался, но в эту минуту осознал, насколько близок был к смерти. Утонуть в ванне захудалой гостиницы — что может быть постыднее. Может быть, Викерс прислал этого немца, чтобы тот помог мне свести счёты с жизнью? Может быть, Майкрофт Холмс ошибся, считая, что Викерс должен был узнать татуировку? А может быть, Викерс каким-то образом узнал, что я не тот, за кого выдаю себя? Я зябко съёжился в горячей воде и стиснул зубы, чтобы они не стучали. Усыпляющее действие наркотика — а в том, что меня усыпили наркотиком, не могло быть сомнений, — кончилось. Мгновенно голова разболелась так, что недавние страдания, порождённые морской болезнью, показались мне приятным отдыхом. Грудь казалась заложенной, как при сильной простуде. Всё, что мне удалось сделать, это принять такое положение, в котором я мог бы выбраться из ванны, когда окажусь в силах подняться на ноги. Я подумал о блокноте с ключом к шифру, который держал в руке и вовремя уронил на дно чана, прикрыв своим телом. Конечно, он размок и стал непригоден к использованию. Я проклял свою неосторожность. Голова разболелась ещё сильнее, будто в ней разорвалась бомба.

Когда я вновь пришёл в себя, вода уже совсем остыла, а ванная была погружена во мрак. Голова гудела, словно неподалёку непрерывно били в большой гонг, а суставы не гнулись и скрипели, как несмазанные ворота. Я, дрожа от холода, с трудом вылез на пол, завернулся в полотенце и попытался согреться, размахивая руками и усиленно растираясь. Хотя мне было всё так же холодно, как утопленнику, плавающему в Северном море, но сознание всё больше прояснялось, и мне уже не казалось, что я при любом движении могу упасть в обморок от слабости. Напялив халат, я потянулся за костюмом и без удивления обнаружил, что его тщательно обыскали, а мой нож пропал.

К своей великой досаде, я знал, что мне следует жаловаться, иначе может последовать ещё один допрос, и, вероятно, ещё менее приятный, чем тот, который устроил мне немец, сидевший на краю ванны. Поэтому я завернулся в халат и поплёлся вниз по лестнице, громко призывая хозяина. По моему тону любой должен был понять, что со мной никакие штуки не пройдут.

На мои крики из какой-то двери, наверно из собственных комнат, выбежал хозяин. Я, в образе дурно воспитанного и готового к решительным действиям мистера Джеффриса, стоял в холле, уперев руки в боки.

— Куда вы обращаетесь, когда в вашей гостинице оскорбляют, а может быть, и грабят людей, путешествующих по поручению своих хозяев? — грубо спросил я.

— Мистер Джеффрис, — ответил хозяин, — умоляю вас, говорите потише… — Мрачное выражение лица делало его похожим на насторожённую собаку, которая не может решить, завилять ли ей хвостом или зарычать на прохожего.

Я немедленно закричал в полный голос: