– О, да это ты, Шавка! Опять колбаски захотела? – Я посмотрел в умные глаза мохнатой собаки. – Стой здесь, под окном. Сейчас тебя чем-нибудь угощу. Поняла?

Шавка покорно села и задрала морду.

Я вбежал в комнату и метнул портфель на кровать. В дороге я совсем о нем забыл и только сейчас вспомнил, что обещал от него избавиться.

– Кончай шуметь, полуночник, – лениво проворчал Сашка Евтушенко. Он лежал в кровати и читал какой-то учебник.

– У нас жратва есть? – крикнул я, игнорируя замечание.

– Печенье и чай.

– Печенье не пойдет. Нужна колбаса.

Я открыл окно. Шавка сидела на прежнем месте. Если собаки умеют улыбаться, то, увидев меня, она так и сделала, радостно продемонстрировав все свои зубы.

– Зачем тебе? До утра подождать не можешь?

– Не мне, а ей. Я обещал.

Сашка в трусах подошел к окну, посмотрел на бездомную псину:

– Придумаешь тоже…

– Слушай, а у девчонок наверняка колбаса есть.

– Они запасливые, – согласился Сашка.

– Схожу-ка я к Карповой.

– Да она уже спит.

– Разбужу! – Я ринулся к двери.

– Погоди, – остановил меня Евтушенко. – Лучше я. Я пристально взглянул на друга:

– Это верно. В позднее время надо принимать только близких людей. Ты ей скажи, что это для нас.

Через несколько минут Шавка быстро заглотала три больших ломтя полукопченой колбасы. Ее подобревшие глаза продолжали с надеждой пялиться на меня.

– Прости! Всё! – крикнул я. – Дальше сама крутись. Шавка понимающе потупила морду.

– Что ты с собой приволок? – спросил Сашка, когда я прикрыл окно.

– Портфель нашего покойника.

– Зачем? Ты с ума сошел! Это же улика!

– Честно говоря, хотел выбросить по дороге, да забыл.

– Ох, и вляпаемся мы с тобой.

– Ложись. Все нормально. Там какие-то бумаги, я почитаю, а завтра разорву и выкину.

– У нее взял? – Да.

– Сама дала?

– Да. Ты чем-то недоволен?

– А вдруг она нас хочет подставить? «Волга» уже на подозрении, зажим для галстука нашли, а тут – такая улика в придачу! Обнаружат – не отвертимся!

– Ага! Сейчас заявятся опера с обыском и арестуют нас. Вспомни, как ты со «скорой помощью» психанул. Кстати, ко мне приходила…

Я хотел рассказать про визит следователя, но осекся на полуслове. Лучше не нагнетать страсти.

– Кто приходил? Куда?

– Ерунда, это мелочи. Ты лучше скажи, где так долго с Карповой пропадал?

– Где, где. Гуляли. Я же не спрашиваю, откуда ты среди ночи возвращаешься.

– Сам догадался.

– Вот-вот! Сегодня никого вывозить не потребовалось? Трупов новых нет?

– Да ну тебя!

Я вывалил содержимое портфеля на кровать. Выпала одинокая зеленая папка. Пальцы расшнуровали тесемки, ворох бумаг рассыпался по полу.

И тут в дверь постучали. Требовательно. Настойчиво. Казалось, если мы не откроем, дверь взломают.

Мы с Сашкой переглянулись.

– Прячь, – зашипел он.

Я сунул портфель под матрац и кинулся собирать бумаги. Листки не хотели складываться в торопливых пальцах и постоянно выскальзывали.

Стук в дверь повторился. Я сдернул с кровати покрывало и расстелил его на полу поверх бумаг.

– Садись в позу лотоса и занимайся йогой, – показал я Сашке на покрывало, а сам двинулся к двери, громко ворча: – Ну, кто там еще? Спать не дают!

Рука как можно медленнее повернула ручку замка. Вместе с открывающейся дверью я разевал рот для огромного демонстративного зевка. На пороге в тапочках и домашнем халате стояла Карпова.

– Это я, мальчики. У нас еще есть молоко и пряники. Вот! – Она протянула стеклянную бутыль молока и пакет с пряниками.

Я смотрел на нее, как на слабоумную.

– Вы же есть хотели, – непонимающе вопрошала она, протискивая голову рядом с моим плечом. При виде Евтушенко удивление на ее лице удвоилось: – А Саша что делает?

– Ну что ты, Карпова, всюду нос суешь? – Я выхватил у нее продукты: – Спасибо за молочко. Лет пять его не пил. Я твой вечный должник. А Саша настраивает организм на благоприятное сновидение.

– Чего? – Ее лицо еще больше вытянулось.

– Чего, чего? Тебя он во сне увидеть хочет. Вот чего!

На пухленьком личике медленно, как проколотый желток по яичнице, расплылась круглая улыбка:

– Правда?

– Угу, – от души кивнул я. – Ну все, не мешай, а то сорвется.

Я почти вытолкнул ее и закрыл дверь. Сашка встал, его лицо портила гримаса досады:

– Я не слишком глупо выглядел?

– Нормально. Необычность притягивает девушек, – заверил я друга.

Мы разложили на столе бумаги и попытались их рассортировать.

– Вот тут только про автомобили, – разглядывал листки Евтушенко. – Дата, номер кузова, город. Ташкент, Душанбе, опять Ташкент. За несколько предыдущих лет. А вот посмотри! Позавчерашнее число, город Горький и фамилия нашей преподавательницы: Глебова.

Я выхватил листок. В памяти всплыл подслушанный разговор Калинина с неведомым Петром Кирилловичем.

– Я, кажется, понимаю, в чем дело. Это список «левых» «Волг», которые Калинин сбыл в Среднюю Азию. Это была его доля за прикрытие заводских махинаторов. Смотри, тут данные за последние три года. Ровно столько Воробьев работает с Калининым.

– Получается, Воробьев собирал на шефа компромат?

– Да еще какой! Посмотри, на остальных листах адреса квартир, дачные участки. Наверняка это то, что, как и «Волги», распределялось Калининым в обход закона. Немало набралось. Эти бумаги для Калинина равносильны смерти.

– Калинин об этом узнал и… устранил опасного свидетеля. А мы ему в этом помогли, – задумчиво произнес Сашка. – Только как отравленный коньяк оказался у Воробьева? Может, эта девушка, Евгения, сообщница?

– Нет! – возмутился я. – Калинин сам признался, что перед отлетом отдал бутылку Воробьеву. Якобы она случайно у него оказалась и он забыл ее выложить.

– А у Калинина прекрасное алиби. Воробьев погибает, когда он находится в Москве. Только, получается, что он рисковал жизнью Евгении. Если бы она выпила, то… А ведь Калинин ее… – Сашка осекся на полуслове, искоса взглянул на меня, и закончил фразу очень тихо: – Вроде как любит.

– Женя не пьет крепкие напитки. И Калинин не предполагал, что Воробьев вечером окажется на квартире Жени.