— Психи! — с обидой крикнул Никита. — Сумасшедшие!

Илья усадил Хельгу на раму велосипеда. На земле остались затоптанные джинсы и футболка. Толстовка уехала.

— Психи, — бормотал Никита, натягивая мокрые штаны. — Сумасшедшие. — Футболкой он попытался обтереться, но она комкалась, вырывалась из руки. — Сумасшедшие! Все! Все сумасшедшие! Дурдом Тарлу!

В раздражении родился вопрос, как Илья их нашел. Они же разминулись! Выследить он не мог. А значит, Илья тоже, как и призрак, почуял, что они здесь. В него бы кол осиновый всадить.

Никите захотелось домой, в город, в родную комнату, где все понятно и привычно. В городе жизнь правильная и нормальная. А если и происходили какие-то непонятки, то быстро все объяснялось.

Одна кроссовка куда-то делась, и Никита ее долго искал. Нашлась в озере. Вылил воду, постучал о колено. Какой же он сейчас был злой! До горячих мурашек в кулаках. Хотелось ударить. Сильно. До костеломной боли. Боль убрала бы злобу.

Еще раз стукнул кроссовкой о колено и вдруг почувствовал, что ему все надоело. Домой! Завтра же уедет домой! И чего он не уехал сразу?! Зачем он вообще сюда прикатил?!

Никита шагал обратно с четким убеждением, что как только придет, начнет собирать вещи. Игры в покойников он больше терпеть не будет. Пускай местные сами разбираются со своими проклятиями и призраками. Они тут все, все сумасшедшие. Вчера около сосны надо было загадать, чтобы это Тарлу провалилось в тартарары.

Вдруг он понял, что солидарен с Хозяином: тоже теперь мечтает, чтобы округа полыхала и рушилась.

Злобы у него было столько и до того он был в нее погружен, что не сразу заметил, когда из-за кустов слева выступила темная фигура. Он успел разглядеть в ней Хозяина, заорал, поскользнулся и брякнулся в малинник.

Было больно попе, оцарапанным голым рукам, да еще в голове что-то сотряслось. Успел крикнуть: «Не подходи!» — и зажмурился.

Ничего не происходило. Боль медленно растеклась по телу, уходила, царапки зачесались. Открыл глаза.

На него с сомнением смотрел хмурый Паша.

— Ну что? — спросил он, протягивая руку.

И Никита сказал «что». Развернуто сказал, как просят отвечать на уроках географии. И даже в красках расписал, как глубоко стоит провалиться этому поселку.

Паша мрачно оглядел Никиту, зачем-то задержал взгляд на джинсах.

— Монета с тобой? — спросил хрипло.

— Монета тут ни при чем! — От крика Никита согрелся. Даже футболка высохла. — Это вы тут все ненормальные! Сами себе придумали игру, а теперь бегаете пугаете новеньких и сами пугаетесь.

Паша кивнул, повернулся и ушел в зеленя. Никита узнал знакомый холмик погреба. Это он хорошо успел на своей злости пройти. Еще немного — и большая дорога к поселку. А там собрать вещи и…

— Держи.

Паша открыл ладонь. С монетой.

Никита закатил глаза и повалился в кусты. Малиновые колючки радостно вцепились в него, треснула футболка. Вспомнилась обложка книжки. Там было что-то колючее… может, героев тоже в кусты бросали, когда плохо себя вели?

Никита ворочался в малине. Паша стоял, ждал.

— Возьми, и пусть будет при тебе. Ты же видел графа?

— Больше не увижу! Я уезжаю. — Никита полез на дорогу. Протянутой руки старательно не замечал.

— Увидишь. — Паша не отходил. — Его видят только те, кого он выбрал.

Чтобы встать, надо было либо обратно в кусты упасть, либо оттолкнуть Пашу, вставшего на пути. Никита тяжело вздохнул.

— Я уезжаю, — повторил он.

— А ту монету ты куда дел?

Никита опять полез из кустов. На этот раз Паша отошел.

— Выкинул… — Как же давно была вчерашняя ночь! В прошлом году. Прошептал: — Вы мне надоели.

— Этот год должен быть последним. — Паша опять протянул руку. Теперь Никита ее взял, с невероятным трудом выдернувшись из колючек.

— Меня угробите, дальше заживете спокойно? — буркнул он.

— Аэйтами все тут проклял на семьдесят три года.

— Почему на семьдесят три?

— Был уверен, что финны вернутся как раз к этому сроку.

— Так возвращаются уже!

— Они приезжают и уезжают. А надо, чтобы насовсем остались.

Ветер стал какой-то неприветливый. Дождь, что ли, опять будет?

Никита посмотрел по сторонам. Выдохнул.

— И что мне делать? — спросил он. — Сам советовал уезжать.

Паша качнул рукой, напоминая о подарке:

— Теперь уже поздно. Теперь не отпустит. Держаться надо.

— Тут фиг продержишься. — Никита стиснул кулаки. — На меня сегодня половина вашего комбината упала. И не сама! Там Илья был. И Хельга, которая Анька. Они все подстроили!

Паша слушал, кивал. Подтверждать не стал. Как не стал и защищать местных. Снова протянул монету:

— Возьми, я сказал! — Насильно ввинтил подарок в кулак. — О проклятиях местного Хозяина знали все. Священник попытался ему помешать. Провел в церкви службу. Тогда граф и его проклял. В первые три года дочери священника умерли.

Никита вздрогнул. Он уже сжился с мыслью, что они умерли старыми девами. Оказывается, Хельга все романтически переврала. Как и дядя Толя. Они постоянно врали. Нельзя им верить.

— Как будто проклятие такая простая штука!

Сколько они ни проклинали учителя физкультуры, садиста из садистов, никогда ничего с ним не происходило. А тут раз — и чуть ли не на век. Еще и люди мрут.

— Здесь же камень, — Паша топнул ногой. — Гранит. Первооснова. Гиперборея. Из него сама планета сделана.

— Бел-горюч камень Алатырь?

— Можно и так, — поморщился Паша. — На любом граните заклятие произнеси — сработает. А Хозяин, видать, еще и силой владел. Вроде бы его прабабка ведьмой была.

Ведьмой… Жила в избушке, варила зелья, а прислуживал ей филин. И десяток мышей.

Порыв ветра ударил в лицо, заставив зажмуриться. Никита почувствовал, что все-таки сильно оцарапался. Еще и мокрая кроссовка ногу натерла. А перед ним стоит здоровый такой мужик, стучит пяткой по земле и говорит о ведьмах.

Ну да… все так… Шаманы, бубны… Стоит найти любую каменюку, стукнуть по ней — и желание сбывается. Наверное, в местной школе все отличники.

В памяти вдруг вспыхнуло — озеро, берег, трава торчит из воды, какая-то коряга, кусты. Под ногами неудобные булыжники. Скользкие. И валун на берегу. Огромный. Словно специально сюда выбрался, чтобы следить. Чтобы топить.

В голове появился странный заговор, вроде никогда не знал их. «Океан-моря не обойти, бела Алатырь-камня не своротить, чада Божия не осудить, не опризорить ни колдуну, ни колдунье».