им монография о еврейском литературном движении в СССР первого послеоктябрьского десятилетия[260]. Был признан «троцкистским» и его нашумевший «производственный» роман «Гершл Шамай»[261]. Но вот что удивительно: писателя, уже разоблаченного и заклейменного как троцкиста, до поры до времени не трогали – не привлекали ни к делу Левитана и Макса Эрика (хотя оба были прямо причастны к изданию злополучной монографии), ни к большому делу о троцкистской организации на Украине, по которому проходили многие другие сотрудники ИЕПК. И даже когда настал черед самого Абчука, речь при его аресте шла не о «вредительстве на идеологическом фронте» и вообще не о литературной или научной работе, а о «шпионской деятельности в пользу одного ино [странного] государства», под каковым подразумевалась Польша[262].

Дело в том, что арест Абчука произошел вскоре после выхода оперативного приказа НКВД СССР № 00485, утвержденного Политбюро ЦК ВКП(б) 9 августа 1937 года и подписанного наркомом Николаем Ежовым 11 августа. Вместе с приказом рассылалось и подробное «Закрытое письмо о фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР».

В приказе констатировалось: «Даже сейчас работа по ликвидации на местах польских диверсионно-шпионских групп и организации ПОВ полностью не развернута. Темп и масштаб следствия крайне низкие». Основной задачей органов назывался «разгром антисоветской работы польской разведки», в связи с чем сотрудникам предписывалось 20 августа 1937 года начать и в трехмесячный срок закончить «широкую операцию, направленную к полной ликвидации местных организаций ПОВ», а среди шести категорий лиц, подлежащих немедленному аресту, присутствовали и «перебежчики из Польши, независимо от времени их перехода в СССР»[263]. Позднее указанный срок завершения операции неоднократно продлевался. Результат не заставил себя ждать. Только на территории Украины в 1937 году было арестовано 2498 «польских шпионов», и они заметно преобладали по численности над выявленными «агентами» других стран – Румынии, Германии, Латвии, Японии и т. д.[264]

В судьбе Абчука приказ сыграл роковую роль. Уроженец Луцка, в межвоенный период – столицы Волынского воеводства Польши, он вместе со своей невестой Гутой Шнейдер (по второму мужу Соголовой) в июне 1923 года нелегально перешел польско-советскую границу близ местечка Славута. Оба они, как утверждала впоследствии Соголова, были увлечены мечтой «жить в стране социализма»[265]. Абчук, правда, объяснял собственные мотивы прозаичнее: в связи с закрытием в Луцке еврейской народной школы он, тамошний учитель, потерял работу и рассчитывал вновь найти ее в СССР. Кроме того, писатель надеялся получить в «стране социализма» возможность печатать свои литературные произведения[266].

Впрочем, мотивы перебежчика и прочие нюансы никакой роли не играли. Учитывая приоритетность операции, о ходе которой требовалось докладывать каждые пять дней, еще один разоблаченный польский шпион значил тогда для чекистов куда больше, чем еще один выявленный троцкист, что и обусловило ведение дела в УГБ НКВД не 2-м, секретно-политическим отделом (СПО), отвечавшим за борьбу с внутренними врагами, а 3-м отделом – контрразведкой (КРО). Там под факт нелегального перехода границы сфабриковали обвинение в шпионаже – бесхитростную небылицу, не подкрепленную никакими доказательствами, кроме выбитого на допросах признания. Но, по существу, и оно в данном случае не требовалось, так как тем же приказом № 00485 вводился новый процессуальный порядок осуждения, согласно которому справки на обвиняемых каждые десять дней представлялись на рассмотрение комиссии из двух человек – начальника управления НКВД и прокурора (так называемой двойки). Они и решали, к какой из двух категорий отнести обвиняемого – к первой (подлежащие расстрелу «шпионские, диверсионные, вредительские и повстанческие кадры польской разведки») или ко второй («менее активные из них, подлежащие заключению в тюрьмы и лагеря, сроком от 5 до 10 лет»). Далее соответствующие списки отсылались на утверждение в Москву, где их должна была рассматривать и утверждать другая «двойка» – нарком внутренних дел и прокурор СССР. Но на практике после составления справки и определения меры наказания никто более в подробности не вдавался – все последующее происходило автоматически[267].

Избранная Абчуку мера наказания – расстрел – тоже никем сомнению не подвергалась, и решение «двойки» привели в исполнение меньше чем через месяц после ареста[268].

«Троцкисты-террористы» Либерберг, Горохов и другие

Большинство «выходцев из антисоветских партий», причастных к деятельности ИЕПК, репрессировали как членов «контрреволюционной троцкистской террористической организации». Те из них, кто на момент закрытия института (май 1936 года) еще состоял в его штате, в Кабинет еврейской культуры уже не переместились. За принадлежность к мифической организации были арестованы: в марте 1936-го – бывший научный сотрудник ИЕПК Мотель (Марк Абрамович) Мейлахс (1909–2003), в августе – первый директор института Иосиф Израилевич Либерберг (1897–1937), в ноябре – сменивший его на этом посту Гершон Бенционович Горохов (1891–1937) и научный сотрудник исторической секции Герш Алтерович Вербер (1900–1937), в июне 1937-го – заведующая архивом международной периодики Рахиль Соломоновна Ционовская (1892–1948) и научный сотрудник этнографической секции Зельман (Залман) Файвелевич Скудицкий (1906–1996), в январе 1938-го – учившийся некогда в аспирантуре исторической секции Израиль Моисеевич Чудновский (1908 – после 1968)[269].

Заметная, хотя и не определяющая роль в сценарной разработке секретно-политического отдела НКВД УССР отводилась Либербергу, вызванному под благовидным предлогом из Биробиджана в Москву и там арестованному. Учитывая его статус председателя облисполкома Еврейской автономной области, надо полагать, что согласовывалось это на самом верху. Проходивший по тому же делу бывший секретарь парткома Академии наук УССР Михаил Маркович Киллерог (Горелик; 1900–1937) на допросе 13 октября 1936 года сообщил, что Либерберг, будучи членом парткома и членом-корреспондентом, не только вел подрывную работу в ИЕПК, но и являлся одним из «руководителей троцкистско-террористической группы Академии наук»[270].

То же в унисон с ним подтвердили и другие подельники. Директор ИЕПК Горохов, который поначалу вообще отрицал какую-либо причастность к троцкистской организации, в конце концов подписал признание, что состоял в ней, причем завербовал его еще в 1934 году именно Либерберг[271]. А профессор-экономист Соломон Посвольский (1882–1936) «вспомнил», как во время встречи в Киеве в мае 1936-го Либерберг говорил ему, что через «всесоюзного старосту» Калинина добивается перемещения ИЕПК из Киева в Биробиджан – целиком или путем разделения института на две части. В этом, дескать, Либерберг видел выгоду для террористов, потому что таким образом речь шла о переброске на Дальний Восток не троцкистов-одиночек, а сразу целой группы, проверенной на подпольной работе в Киеве[272]. В свете этого не удивляет, что в обвинительном заключении по делу бывшего сотрудника ИЕПК Боруха Хубермана, речь о котором пойдет далее, Либерберг фигурирует уже как руководитель