— Ты не хочешь, — поняла женщина, убирая наконецсвои руки. Потом спросила:

— Когда ты должен лететь?

— Наверное, завтра, — это он сумел произнестикаким-то чужим голосом.

— Я не знаю, что с тобой происходит, — началаторопливо говорить она, словно опасаясь, что может не успеть, — и дажебоюсь гадать на эту тему. Но я знаю одно, Кемаль, я не смогу без тебя жить.Понимаешь, не смогу. Я тебя очень люблю.

Она впервые говорила такие слова. Словно своим долгиммолчанием он сломал ее гордость, и теперь рядом с ним была не известныйадвокат, не бывший вице-губернатор штата, не конгрессмен Соединенных Штатов, апросто женщина, ждущая его ответа. А он снова молчал. И ломал сильнее, словнозадавшись целью заставить ее принять в этот вечер максимальную дозу боли. И он,чувствуя, как зашкаливает этот чудовищный дозиметр боли, просто протянул рукуи, обняв ее, осторожно привлек к себе. Поцелуй был долгим. И прощальным. Онаснова это почувствовала. Но предел унижения ее гордости был уже пройден. И онане стала спрашивать, почему. Словно предчувствуя, что и на этот вопрос неполучит ответа.

— Поедем куда-нибудь, — вдруг попросилаона, — я не хочу возвращаться в отель. Сегодняшнюю ночь ты можешь мнеподарить?

Вместо ответа он развернул автомобиль. А потом была такаядлинная и такая короткая ночь. В эту ночь они любили друг друга, как могутлюбить еще немногие, оставшиеся в этом технократическом мире люди. Ибо, став венцомВселенной, человек не сделал лучше среду своего обитания. И сам не сделалсялучше. В эту ночь они были вдвоем.

Больше они не говорили. Им это было просто не нужно. Наодну-единственную ночь в своей жизни они стали телепатами. Всеобъемлющая любовьи ужас расставания стали мощными катализаторами, обострившими все чувства допредела.

Они гуляли по улицам города, меняли кафе, говорили о чем-тос официантами и барменами. Но все это была лишь мишура. На самом деле ониговорили в эту ночь только друг с другом. Это было пиршество любви и похоронылюбви. Под утро они, забравшись в какой-то кемпинг, неистово отдались любви,словно сбросив с себя груз своих сорока с лишним лет.

Это была ночь вдохновения и любви, горя и расставания. Ночь,смешавшая все их прежние представления. Даже более чем раскованная, в постелиСандра Лурье стала демоном. Даже более чем опытный, Кемаль Аслан сталволшебником. Они доводили друг друга до экстаза и замирали в тревожном ожиданиипредвкушения удовольствия, которое доставляли друг другу. Ибо высшеенаслаждение в постели — это дарить радость своему партнеру. Чувствовать, какего тело бурно содрогается от наслаждения и восторга перед тем неведомымживотным инстинктом, который так прочно сидит в каждом из людей.

В эту ночь они любили друг друга. Он целовал каждыйсантиметр ее тела, словно прощаясь с этой жизнью, отдавая последнее «прости»любимой женщине. Она целовала каждый сантиметр его тела, словно пытаясь понятьэту неведомую силу, спрятанную в любимом человеке и заставлявшую его идти натакие страдания. В какой-то момент Кемаль даже решил статься. Но даже во времяяростного противостояния он понимал — это нереально. Разум и чувстваотказывались сливаться в одно целое. И это сильнее всего чувствовала самаСандра.

Но все равно в эту ночь они любили друг друга. Это было ихвызовом и их расставанием. Это было их прощанием и последним свиданием. Этуночь им словно подарили небожители, и они были благодарны судьбе за этотподарок. В конце концов, не так уж много людей на Земле, переживших подобнуюночь.

А утром он отвез ее в аэропорт. Она попрощалась с нимпривычно сухо, как часто это делала на людях. И попросила позвонить, когда онвернется из Европы, словно между ними ничего не произошло. И ушла. Ушла, неоглядываясь, заставляя себя идти привычно прямо, гордо, подняв голову. Уже усамой стойки она все-таки обернулась. И, обернувшись, увидела слезы в егоглазах. Или это ей показалось? Она этого так никогда и не узнает.

В это утро в Софию позвонил сам Милт Берден[5]легендарный руководитель советского отдела ЦРУ. В Лэнгли говорили, что он зналжизнь советских людей гораздо лучше, чем все последние генеральные секретарикоммунистической партии. Берден позвонил на квартиру, где Тернер и Райтостановились.

— Что у вас происходит, ребята? — спросил Берденсвоим характерным глуховатым голосом. — Может, вы мне объясните? Какогозагулявшего типа вы опять ищете? Мы целыми днями сидим над записками нашимшефам по поводу ситуации с этим арабом, а вы гуляете по Болгарии.

У Бердена наверняка был подключен к телефону специальныйшифратор, искажающий его голос. Но, даже несмотря на это, Милт говорил так,словно его прослушивали все контрразведки мира. Тернер понял, что имел в видуруководитель отдела. Арабом он, конечно, называл Саддама Хусейна, записками —аналитические материалы, а загулявшим типом — советского агента-нелегала.

— Пытаемся что-то сделать, — пробормотал Тернер.

— У меня сидит рядом Арт Бэннон. По-моему, вы валяетедурака, ребята.

— Но, сэр…

— Никаких возражений. Сегодня вылетаете обратно. Я самдоложу нашему шефу о своем решении. Он имел в виду Эшби.

— Хорошо, — к достоинствам Тернера относилосьнекоторое понимание того момента, что с Берденом лучше не спорить. Это был неБэннон и даже не Эшби.

— Я думаю, мы сумеем решить все наши проблемы наместе, — подчеркнуто добродушным тоном выговорил Берден. — А ты какдумаешь?

— Кажется, я вообще перестал думать, — пробормоталТернер.

— Ты что-то сказал или мне послышалось?

— Вам послышалось.

— Я так и подумал. Вылетите завтра. Мы обстоятельнозаймемся вашей проблемой.

«Этот тип, как танк», раздраженно подумал Тернер. Интереснотолько, как он убедит Эшби в своем решении? Хотя убеждать уже не придется.Формально Берден прав. Они ничего не нашли в Болгарии и не могли найти. Здесьслишком долго была бесконтрольная вотчина советского КГБ. Было бы наивно иглупо полагать, что они найдут что-нибудь. Могло помочь только чудо, а его неслучилось. Берден понимал это гораздо лучше Эшби, не знающего всю системуметодов работы Комитета государственной безопасности.

— Я все понял, сэр, — сказал Тернер, — завтрамы вылетаем.

«Чудес не бывает», — хотел добавить он от себя, носдержался.

Райт с интересом следил за его разговором.

— Берден звонил? — спросил он.

— Да, — сказал Тернер, положив трубку, —чудес не бывает.

— Тогда все понятно, — уныло пробормоталРайт, — кажется, нам придется возвращаться.