О чем в первую очередь подумал капитан, неизвестно, но для начала он издал рык, которому бы позавидовал пустынный лев где-нибудь на краю Сахары. Взгляд капитана быстро сканировал морду молокососа; память услужливо сравнила вытянутое лицо с радостной физиономией, которую он когда-то видел в аэропорту. Всё сложилось.

— Я так понимаю, — прорычал он, — у вас опять сделка по картинам Ренессанса. Вам эксперты не нужны?

Путь к отступлению был отрезан. Илья, выскочив из-за стола, прижался к стене, а потом ринулся в дом. У капитана, как у собаки, сработал охотничий рефлекс, он бросился за донжуаном. Так как Илья был моложе на тридцать лет и, как оказалось, обладал навыками не только бегуна, но и паркура, а капитан в силу профессии в беге напоминал больше озабоченного селезня, гоняющегося за уткой, то жертва легко ушла от поругания. Какое-то время они наматывали круги вокруг обе денного стола, потом Илья бросился вон и пробежал по инерции метров сто по направлению к железнодорожной станции. За ним давно уже никто не гнался. Наконец спринтер остановился, тяжело дыша. Он тут только почувствовал, что по гальке без обуви бегать, может, и полезно, но не очень комфортно. И, хотя дорога была продолжительное время совершенно пустынна, ему было как-то не очень приятно идти в одних трусах. И он юркнул в жидкие кусты придорожной сирени, чтобы обдумать создавшуюся обстановку. Когда мимо него проехал припозднившейся велосипедист, Илья не успел спрятаться совсем, а стоял с идиотской улыбкой застигнутого за чем-то нехорошим эксгибициониста. Велосипедист долго оглядывался на несчастного любовника, пока наконец не угодил в канаву.

В доме у рогоносца Илья оставил все свои вещи: чемодан, документы, сотовый — ну всё. Но если бы даже он вздумал отправиться в таком виде в Ростов на электричке, у него бы это уже не получилось: последняя электричка ушла час назад. И еще одна напасть стала напоминать Илье о его несчастном положении: комары. Донские комары — это особые твари; они, перед тем как напиться кровушки несчастного, договариваются между собой и действуют толпой. А тут перед ними было настоящее пиршество в виде голенького и такого аппетитного городского жителя с тонким, а не продубленным солнцем и суховеем эпителием, как у сельчанина. Какая там кожа — так, кожица изнеженного горожанина, в которую вдвойне приятно окунуть, почти без усилий, свой хоботок. Если соревнование в беге и паркуре с капитаном Илья выиграл, то в битве с крылатыми упырями он явно терпел поражение. Эти любители кровушки, видать, свистнули всем, кого знали, а те своим друзьям, родственникам и знакомым, — в общем, прилетели на ужин, наверное, даже из соседних районов.

Если бы капитан вознамерился поискать этого прыткого юношу, то он бы его легко нашел в невдалеке по целому рою обрадовано пищащих кровососущих, кружившихся над ним. Но тот, покрутившись чуть — чуть вокруг дома, сипло, протрубив уже больше для проформы рыком издыхающего льва, наконец, совершенно выдохся.

Пока он топал ногами, сотрясал воздух и уничтожал домашнее имущество, изворотливый мозг застигнутой врасплох Екатерины Семеновны проделывал большую и, главное, продуктивную работу. Когда муж выдохся, она сама пошла в наступление.

Иногда отступление бывает настоящим наступлением, особенно в домашних сражениях. Катерина поднялась по лестнице в мансарду, где находилась спальня, закрылась там и стала голосить, выкрикивать бессвязно всякие слова, междометия и иногда даже пробуя подвывать. Сама же при этом хладнокровно собрала барахлишко Ильи в пакет и швырнула из окна вон, но на беду тот, брошенный неумелой женской рукой, не перелетел через забор, как хотелось начинающей метательнице, а повис на ветках молоденькой березки, которую они с мужем с такой любовью посадили позапрошлой осенью. Сумерки и молодая листва скрыли от чужих глаз одежду донжуана.

Катерина Семеновна, думая, что избавилась от главной улики в спальне, приступила к следующей фазе своего наступления. Она замолчала. Капитан никогда не обижал и тем более не бил свою жену. Эпизод, когда он, пытаясь остановить пропеллер ее рук, хотел схватить ее в охапку, но не сумел, а она неудачно вырвалась, стукнулась то ли о его локоть, то ли обо что-то другое, не в счет. Об этом синяке потом можно было написать несколько медицинских монографий, пару томов следственных дел, поэму и роман о несчастной любви. После того случая капитан как огня боялся применять какие — либо действия к своей благоверной. И, ко всему прочему, он ее любил. Всегда. Даже теперь, когда на голове он ощутил покачивание больших ветвистых рогов. Главное — в каждой истории найти шокирующие эпизоды или хотя бы придумать их, а уж потом можно уводить беседу в тихую заводь совместных обвинений до тех пор, пока кто-то из них не согласится на аргументы другого. Капитан всегда проигрывал в аргументациях. Он это знал. Даже если у него на руках была куча козырей, он проигрывал.

Он долго стучал в дверь, Катерина Семеновна не отвечала. И только тогда, когда атмосфера тишины достигла такой силы, что темнота в доме стала потрескивать и постреливать от энергетических ресурсов, она приоткрыла дверь и, заламывая руки, трагическим голосом драматической актрисы поведала, что бедного мальчика преследуют бандиты, что он бежал от них, что она сжалилась над ним, что больше некуда было ему прийти, кроме нее, что он снял окровавленную одежду, а капитан — идиот, который на своем корабле думает только о том, что она с кем-то ему изменяет, и поэтому она решила подать на развод, если он тут же не извинится. И опять захлопнула перед ним дверь.

Она зажгла свет ночного бра и бросилась на не застеленную постель. Лежала она картинно, и в ее позе угадывались мотивы модного на Западе концептуалиста Бреме; он ей очень нравился. Не могла же она лежать, просто так, не концептуально. Морской волк, которого беспрекословно слушалась команда сухогруза, который ни разу не спасовал перед морской стихией, дал слабину перед женским натиском, совершенно не подкрепленным обыкновенной логикой, но тем не менее показавшимся ошалевшему мужу чистейшей правдой.

Он сидел за столом на веранде и с тоской ерошил свой седеющий ежик на голове. По всему выходило, что надо было идти на перемирие. Притом на коленях.

В это же время Илья, основательно поеденный местными комарами, потерявший всякое терпение от непрекращающегося зуда, не обнаружив в окрестностях ни одного открытого садового домика, где можно было разжиться хоть какой-то одежонкой, не найдя даже пугала, которое с удовольствием раз дел бы, наконец решил попробовать разведать обстановку в разрушенном им семейном гнезде капитана. Он надеялся, что тот сядет в машину и умчится, куда глаза глядят от злости и безысходности, но автомобиль благополучно продолжал стоять у ворот. Илья не без труда перелез через забор. В мансардном окне, где находилась опочивальня, горел свет. Там два раза мелькнула всклокоченная голова Катерины. Заглядывая с опаской, он увидел, что капитан, сгорбившись, обхватив ладонями голову, сверлил очами блюдце, где лежал бутерброд, который Илья не домазал маслом полтора часа тому назад.

Илью посетила гениальная на первый взгляд идея. Он с ловкостью обезьяны по водопроводной трубе взлетел к коньку мансарды и тихонько, цепляясь за малейшие выступы, стал подбираться к заветному окошку.