«Ага, вот и первые документы!» — почему-то обрадовался Илья и грохнулся на заправленную койку. Хотелось спать, ужасно болела голова. Полеты и приземления на клумбы не проходят даром. Тем более за этим последовала ужасная гонка по крымским дорогам до Севастополя.

Проснулся он ближе к вечеру, набрал по сотовому телефон отца. Тот долго не поднимал трубку, наконец на той стороне недовольно пробурчали:

— Ты в своем репертуаре. У нас же четыре часа ночи.

— Прости, папа, я просто хотел сказать, что я уже на корабле.

— Я знаю, мне всё доложили. Ты вот что: без фокусов. Прояви свои лучшие качества. Я за тебя поручился. Тебе если что и надо делать, так только фотографировать, ну и, как мне подсказал при вчерашней встрече ректор, в первую очередь комментировать с позиции журналиста знаменательные и незнаменательные события на паруснике «Надежда» всё это время. Я думаю, это будет непростой поход. Вот я тебе и рекомендую. Не лезь на рожон. Ты меня понял? Давай, дружище, дерзай! А теперь можно я еще чуть посплю?

Илья вздохнул:

— Можно. Я тебя очень люблю. — И отключился.

Нет, всё как-то не так. — Илья задумался. Ему показалось, что отец что-то недоговаривает… Или он был не один и попросту не мог с ним разговаривать.

С выпуском материала в редакции газеты у Ильи обычно проблем не было. Случалось, конечно, пару раз, что он задерживался и не приносил вовремя статью главреду, но это были так, эпизоды… Ну, может быть, еще можно вспомнить случаи, когда он ругался с выпускающим из-за обидных сокращений и купюр, но в принципе всё это были рабочие моменты. Никто ни разу не усомнился в его профессиональных качествах, а профессор Смирнов с кафедры журналистики, с которым у него сложились дружеские отношения, и после того, как Сечин простился с альма — матер, продолжал ненавязчиво патронировать начинающего журналиста: давал советы, звонил ему частенько после выхода материала, чтобы похвалить бывшего своего студента или указать на небольшие неточности, которые случаются в работе каждого: и маститого щелкопера, и начинающего обозревателя.

На третий день стоянки в порту Севастополя Ширшова, поймав на верхней палубе Илью, как-то странно, с некоторой долей издевки, стала размахивать перед его лицом только что переданным им капитану листком с заметкой о предстоящем продвижении судна.

— Что это такое, товарищ корреспондент? Вы где этому учились? — У нее пропала чарующая при первой встрече своей буддийской отрешенностью улыбка, а вместо нее вдруг появилась презрительная гримаса, исказившая до неузнаваемости ее лицо. Из томной, располагающей к себе женщины она постепенно превратилась в рыжую фурию.

Ничего толком так и не объяснив, она бросила листок и исчезла в недрах корабля. Невдалеке стояла кучка курсантов; они наблюдали за инцидентом, и Илье показалось, что тихо посмеивались над происходящим.

«Быдлятина! — разозлился он на нее. — Что за манера вести таким образом разговор?»

Догнал он помощника капитана по УВР у библиотеки. Разговор о профессиональных качествах Ильи они продолжили в каюте капитана.

— «В этот же день наши курсанты посетили ряд официальных и неофициальных мероприятий, связанных с предстоящей черноморской регатой больших парусников, — вслух прочел Илья. — Хочется отметить, что экипаж «Надежды» следует глав ной цели проведения будущих состязаний — физически и духовно развивается, воспитывает настоящий «морской» характер, знакомится с морскими традициями других стран и с честью представляет МГУ имени адмирала Г. И. Невельского и Россию на международной арене. Так держать!» — Илья испытующе глянул на капитана. — Я специально вам этот кусок прочитал. Вам нравится? Это мне напоминает приснопамятные восьмидесятые годы. — Он победно глянул на Ширшову: ну что, уел?

Она демонстративно отвернулась.

Капитан нахмурился:

— Вы-то откуда знаете про восьмидесятые?

— Преподаватели на примерах нас учили, — легко парировал Илья.

Тот замялся.

— Ну, не шедевр, но понятно, что происходит.

Ширшова вырвала листок из рук Ильи.

— А в чем, собственно, дело? — не мог понять капитан.

— Да это же махровая плесень, от которой даже через бумагу можно заразиться слабоумием. Неужели вы не видите, что, прочитав это, можно вообще потерять интерес к морю? Не знаю, кто это накропал, но это писал не я. Скорее всего, это ваш Лев Николаевич, во всяком случае, его наследие мною было обнаружено в ящике письменного стола, и, насколько я помню вашу подпись, вот ваш росчерк пера с резолюцией «отправить».

— Любовь Ивановна, кто их знает, этих журналистов… — Капитан помолчал, глаза у него сузились и стали нехорошими. — Пускай пишет, — тут он опять сделал паузу, — пускай пишет, все равно отправляете отчеты вы. Ну, подкорректируйте, в конце концов, коллегу. А вы, молодое дарование, все — таки научитесь находить с коллегами общий язык. Я понимаю, что за вас просили большие люди, но уж вы тут, на корабле, как-то адаптируйтесь.

— Мимикрировать предлагаете?

— Соблюдайте субординацию! — резко оборвал его капитан. — Тут вам не редакция, а учебное судно! Нам же еще вместе идти и идти.

— Тем более я тоже заканчивала журфак.

Ширшова победно взглянула на Илью. «Ну что, малыш, — читалось в ее глазах, — тебе показали твое место?»

Сечин иногда мог промолчать, чтобы не накалять обстановку. Подавив в себе желание продолжить пикировку, он опустил глаза. Теперь он узнавал в ней собрата по перу, в худших его проявлениях.

Договорились, что впредь будут вести себя по отношению друг к другу более корректно. Правда, Илье показалось, что капитан ее тоже побаивается. Или ему это только показалось.

Расстались они холодно или даже враждебно. При встречах она улыбалась по-прежнему, но Илье почему-то теперь казалось, что за его спиной раздается тихое змеиное шипенье.

У него даже появилось подозрение, что она за ним следит. Мелкие, колкие замечания, в чем ему находиться на верхней палубе, в кают — компании, где ее искать при случае — и это всегда с какой-то полуулыбкой, на бегу, не останавливаясь, пролетая мимо и тут же исчезая. Маленький словесный укол — и мгновенный отход на дистанцию. Так с ним еще никто не разговаривал. Иногда это напоминало игру кошки с мышкой, иногда бой на шпагах, где один, более ловкий, соперник доставал другого своими ударами, а сам ускользал с проворством обезьяны. Но и в первом, и во втором случае победителем всегда выходила она. «Ну, ничего, — злился Сечин, — еще поквитаемся».

Расставание с Севастополем было патетическим, насколько возможно. Тут были и бравурные марши, и толпа праздношатающихся, приветственно махавших вслед выходящему из бухты паруснику. И даже бодрая четверка афалин, неутомимо скользя по водной глади и раз, за разом выпрыгивая перед форштевнем, праздничным эскортом провела фрегат далеко — далеко в море. «Надежда» спешила в Сочи, к старту международной регаты.