– Простите за беспорядок, – проговорила она. – После смерти родителей пришлось взять управление «La Vieille Russie» на себя. Теперь здесь находятся все товары моего антикварного магазина.

Вошла какая-то женщина, пошевелила гаснувшие в камине угольки, подложила дров. Помещение наполнили тепло и свет. Заметив лежанку, Верлен понял, что антикварная лавка была соединена с гостиницей. В буфете стояли баночки с чаем и горшки с медом. Разрозненные стулья, фортепьянные табуреты, стулья и сундуки занимали весь зал. Надя пригласила их сесть.

Толкнув его под руку, Вера кивнула в сторону стены и прошептала:

– Смотри, вот еще одно пропавшее яйцо.

Охотник посмотрел на картину в рамке, висевшую за спиной Нади. На ней кремовыми, коричневыми и золотыми тонами был изображен ребенок. Густой слой красок делал картину блестящей. Ребенку было пять-шесть лет, девочка была в белом кружевном платье. Глаза Верлена на мгновение задержались на больших голубых глазах, густых каштановых кудряшках, розовых ладошках, в которых – к его изумлению – находилось неяркое яйцо работы Фаберже.

– Девочка на портрете – это я, – заметила хозяйка. – Рисовал в Париже кто-то из друзей отца. Яйцо – любимое «Сиреневое» царицы Александры, его подарили даме в тысяча восемьсот девяносто седьмом году, в самое счастливое время ее брака.

Верлен перевел взгляд от старой женщины на портрет. Хотя в глазах угадывалось некоторое сходство, больше ничего общего между ними не было. Художник хотел изобразить детскую невинность, особо подчеркнув безделушку в руке ребенка. Яйцо он нарисовал быстрыми импрессионистскими мазками, и подробности рассмотреть было сложно. На внешней поверхности «Сиреневого яйца» изображены какие-то остававшиеся непонятными для Верлена портреты. Переведя взгляд от картины на Надю, он понял, что не может понять значимости того факта, что третье из восьми сокровищ оставалось затерянным почти целое столетие. Охотник почувствовал себя заблудившимся ребенком, в отчаянии, подобно сказочному Гансу, следующему по тропе, отмеченной блестящими камушками.

– Вам надо поесть, – заметила Надя. – А потом поговорим.

– Не знаю, есть ли у нас время на еду, – ответил Верлен.

– Помню, как самозабвенно работал Владимир, – медленно проговорила она. – Углубившись в дело, он мог по нескольку дней не возвращаться домой, обходясь почти совсем без еды. Возвращался ко мне обессилевшим… Ешьте, a потом расскажете, зачем оказались здесь.

Тут Верлен ощутил острый укол голода и вспомнил, что даже не помышлял о еде с момента встречи с Эванджелиной. «Но насколько более странно, – подумал он, – быть, подобно ангелице, существом, стоящим над физическими потребностями рода людского». Всего через несколько часов после встречи Верлен уже испытывал острую потребность оказаться с ней рядом. Он должен найти ее и понять. «Но где теперь искать эту девушку? Куда унесла ее Эно?» Эванджелина предстала в памяти Верлена, светлокожая и темноволосая – какой была тогда, на парижской крыше. С каждой мыслью о ней охотнику становилась все грустнее. Следовало взять себя в руки, если он действительно надеется найти ее.

Надя убрала пару томов энциклопедии с серой крышки стола и, открыв сундучок, извлекла стопку фарфоровых мисок и несколько серебряных ложек. Протерев полотенцем, она поставила их на стол. Разжигавшая огонь женщина вернулась через несколько минут с супницей, полной каши, и блюдом копченой лососины, налила воды в стоявший возле буфета самовар, включила его в сеть и вышла из комнаты.

Аромат пищи пробудил в Верлене волчий голод. Они ели, подкладывая из супницы до тех пор, пока та не опустела. Охотник ощутил, как согрелось тело, как вернулись силы и энергия. Надя достала из стенного шкафчика пыльную бутылку «Бордо», откупорила ее и наполнила бокалы жидкостью цвета давленой смородины. Верлен пригубил, пробуя вкус и терпкость кончиком языка.

Он видел, что хозяйка изучающе наблюдает за ними со стороны. Эта женщина понимала труд ангелологов, видела в действии самых лучших. Она решала, насколько может им верить.

Наконец Надя произнесла:

– Насколько я понимаю, вы работали вместе с Владимиром в его последней миссии.

– Мы с Бруно были с ним в Нью-Йорке, – ответил Верлен.

– А скажите, его похоронили? – произнесла она настолько тихим голосом, что ему пришлось сделать усилие, чтобы услышать. – Я пыталась получить информацию в академии, но там отказываются что-либо подтвердить.

– Кремировали, – произнес Бруно. – Пепел хранится в Нью-Йорке.

Погрузившись в раздумье, Надя закусила губу и спросила:

– Могу я попросить вас об одолжении? Поможете мне доставить его останки в Россию? Хотелось бы иметь их здесь.

Бруно кивнул. Верлен понял, что босс сожалеет о том, что произошло с мужем Нади.

Встав от стола, она вышла из комнаты и сразу же вернулась с грушевым тортом в руках, нарезала его на куски и разложила на золоченых десертных тарелках, пахнущих патокой и гвоздикой. Чай она разливала из самовара в чайные чашки в форме тюльпана.

– Надя, мы пришли по особой причине, – проговорил Бруно.

– Я так и думала. – Она выпрямилась в кресле.

Он передал ей завернутое в тряпку яйцо с херувимом и колесницей.

Нацепив на нос очки для чтения, Надя размотала упаковку и порывисто извлекла яйцо на свет божий. Лицо ее раскраснелось, глаза блеснули. Нетрудно было заметить, что она пытается скрыть восторг.

– Откуда оно у вас? – взволнованно спросила Надя.

– Ваша дочь отыскала его среди вещей Владимира, и так уж получилось, что оно попало к нам в руки, – проговорил Верлен, поглядев на Бруно, чтобы проверить, в какой степени можно делиться информацией.

– Вероятно, Анджела Валко отдала его Владимиру, – проговорил Бруно.

– Думаю, для того, чтобы он сохранил его для Эванджелины, – добавил Верлен.

– Они принесли яйцо в Эрмитаж, и я сумела установить, что это одно из исчезнувших.

– Теперь я понимаю, зачем вы здесь, – сказала Надя, взвешивая артефакт в руке.

– Узнаете его?

– Конечно. Много лет оно находилось в собственности моих родителей. Составляло пару яйцу, какое вы видели на портрете.

– Значит, вы осознаете его значимость? – спросил охотник.

Прекрасно понимая, что чудес не бывает, он все же надеялся на то, что Надя приведет их прямо к Эванджелине.

– Возможно, – негромко произнесла хозяйка. Поднявшись, она подошла к набитой пыльными книгами полке и достала переплетенный в кожу альбом. – Впрочем, яйцо само по себе не имеет значения. Оно – всего лишь сосуд, своего рода временная капсула, предназначенная для того, чтобы сберечь для потомков нечто важное.

Положив альбом на стол, Надя принялась аккуратно листать страницы так, чтобы их можно было легко рассмотреть. Страницы оказались полны засохших цветов, прикрепленных квадратиком чистой восковой бумаги. На некоторых страницах были три-четыре цветка одного вида, на других – всего один лепесток. Надя подвинула альбом к лампе, и цвета стали ярче. Гербарий был составлен с педантичной аккуратностью, словно положение каждого цветка тщательно продумывалось до того, как его опускали на место. Там были ирисы, ландыши со сложенными в кулачок бутонами и немного пестрых орхидей с изогнутыми лепестками. Имелись и такие цветы, которых Верлен не узнал, несмотря на помещенные под ними латинские надписи. Некоторые лепестки были нежными и прозрачными, как крылышки мотылька, бледные поверхности их казались припудренными пыльцой. Ему хотелось дотронуться до них, однако они выглядели настолько очаровательными и эфемерными, такими тонкими, что, возможно, могли рассыпаться в пыль от легкого прикосновения.