Надя взяла альбом узловатыми пальцами.

– Мои родители первоначально считали его памятным альбомом, каковые были в ходу в конце девятнадцатого и начале двадцатого века. Молодые девицы засушивали цветы, полученные разными способами – в частности, от женихов, – в качестве сувениров. Подобные любовные залоги были в моде среди девушек высшего общества. Думаю, четыре великих княжны сами собирали их. Любопытный альбом, хотя мои родители никогда не понимали этого. Зато им было известно, насколько царица ценила его. И поэтому они хранили эту вещь. За всю свою жизнь мои родители приобрели и продали множество императорских сокровищ. Подобная торговля составила им репутацию. Однако мать не продавала яйца, не продала и альбом. Перед смертью она передала его мне.

– Ваши родители могли не понимать его значение, – твердым тоном проговорила Вера, в глазах которой мелькнул огонек интереса. – Но у вас должно было сложиться собственное представление об альбоме.

Возникла неловкая пауза, хозяйка прикидывала, насколько опасно для нее открыть свои знания.

– Надя, – мягко проговорил Бруно, словно бы обращался к тому ребенку на портрете, а не к пожилой женщине. – Яйцо с херувимом передала Верлену Эванджелина. Нас привела сюда дочь Анджелы Валко.

– Я сразу это поняла, – проговорила женщина с ноткой возмущения в голосе. – И только по этой причине помогу вам разгадать тайну яйца.

Ангелополис, Челябинск, Россия

Сознание вернулось к Эванджелине, и вокруг проступили очертания окружающего мира. Она заморгала, пытаясь определить окружившие ее странные образы, но сумела различить лишь оттенки света: мерцание красок над головой, белую вспышку сбоку, темноту за нею. Глотнув, женщина ощутила острую боль в шее, вернувшую ее к реальности. Она вспомнила про укол скальпеля. Вспомнила про Годвина и победоносное выражение, появившееся на его лице, когда он наполнял стеклянный фиал ее кровью.

Взглянув в потолок, она увидела кружащийся цветной вихрь. Проекция исходила из какой-то разновидности микроскопа, находившегося в дальнем углу комнаты. Ученый стоял под вихрем калейдоскопа; тот окрашивал его бледную кожу в красный, сиреневый и розовый цвет попеременно. Под проекцией появился текст. Сощурясь, пленница прочла: «2009, митохондриальная ДНК: Эванджелина Каччаторе, возраст: 33 года, материнская линия: Анджела Валко /Габриэлла Леви-Франш».

Заметив, куда она смотрит, Годвин сказал:

– Много лет назад я исследовал образцы ДНК твоей матери. Исследовал и твою ДНК, но это не было необходимо: женская линия полностью сохраняется в митохондриальной ДНК, что означает, что ты, твоя мать, бабка и прабабка будете обладать идентичным генетическим набором. В теории это выглядит прекрасно – каждая женщина обладает той же самой последовательностью аминокислот, как и ее наиболее древняя родственница; тело представляет собой всего лишь сосуд, передающий в будущее данный код.

Эванджелина хотела возразить, но оказалось, что язык плохо слушается. Действие наркотика заканчивалось – она уже могла пошевелить пальцами и ощущала боль от разреза, – однако говорить было по-прежнему трудно.

– Не напрягайся, – посоветовал Годвин, подойдя ближе и остановившись прямо над ней. – В разговорах нет никакого смысла. Все, что ты можешь сказать, ни в коей мере не способно заинтересовать меня. В своей работе я люблю одну вещь – тело. Оно способно выразить все.

Плотно сложив губы и заставив шевельнуться онемевший язык, женщина произнесла:

– Матушка позволяла тебе исследовать мою кровь… почему?

– Тебя интересуют причины? Психология – например, чувства твоей матери, подвергшей тебя, своего единственного ребенка, подобным исследованиям, – абсолютно меня не волнует. В своей работе я стараюсь абстрагироваться от всего сентиментального. Чувства, эмоциональные привязанности, материнская любовь – все это не имеет никакого значения в моей лаборатории. Но если ты действительно интересуешься причинами, позволь показать тебе нечто интересное.

Подойдя к микроскопу, Годвин звякнул стеклом, заменяя слайд, и на потолке появилось новое изображение.

– Вот образцы вашей с матерью крови, я получил их тридцать лет назад. Удивительно уже то, что я смог работать с таким небольшим количеством. Техника изменила все. – Подойдя к столу, Годвин остановился рядом с Эванджелиной. – По этим примерам, наверное, не совсем ясно, но если бы ты имела возможность взглянуть ближе, то заметила бы, что ваша кровь разная. Твоя мать не была человеком. Она была дочерью Персиваля Григори и женщины. Ангельские гены в ее случае оказались рецессивными, и она всегда производила впечатление особи, принадлежащей к роду людскому. Она была похожа на своего отца, но ее внешность являлась лишь скорлупой для чисто ангельского организма. Это можно увидеть, если проследить за ее онтогенезом.

Ученый шагнул в сторону, оказавшись под вторым изображением.

– Твоя кровь показалась мне – и твоей матери – чем-то особенным, даже исключительным. Она совсем не похожа на смешанную кровь твоей матери. И на человеческую кровь твоей бабки Габриэллы.

– Но ты сказал, что наша ДНК идентична, – проговорила пленница, щурясь, чтобы разглядеть изображение.

– Ваши митохондриальные ДНК идентичны, – ответил мужчина. – Но они не интересуют меня. А вот гены, полученные тобой от отца, весьма любопытны…

Эванджелина закрыла глаза, стараясь понять смысл слов Годвина. Она просто ощущала рядом с собой присутствие Луки, полного неуемной энергии. Он сделал все, что было в его силах, чтобы защитить ее от нефилимов, и поэтому она считала отца одаренным необычайной силой. Однако на деле он был обыкновенным, ничем не отличающимся от других. Годвин ошибается. Наследие, полученное ею от отца, не измерить составом крови.

«La Vieille Russie, антиквариат», Санкт-Петербург, Россия

Теперь Бруно беспокоило только то, что стремление Нади впадать в ностальгические воспоминания помешает ей открыть свои секреты. В конце концов, даме было уже за восемьдесят, к тому же она давно оставила Общество. Вполне могло оказаться так, что интересующая их информация попросту изгладилась из ее памяти. Посему, когда старушка снова открыла альбом, намереваясь приступить к толкованию содержимого, Бруно мог только надеяться, что старания их окажутся не напрасными.

Обращение к Наде было делом рискованным. С того самого мгновения, когда он увидел ее на пленке – спокойную, задумчивую, в тени более яркой и броской личности Анджелы Валко, – Бруно подозревал, что эта пожилая женщина обладает всеми качествами совершенного свидетеля, что она внимательно слушала и запоминала все. Будучи женой Владимира, она находилась сразу внутри и вовне действия, что позволяло ей наблюдать со стороны. Главное состояло в том, чтобы правильно понять ее роль. Верлен уже едва сдерживал нетерпение. Вера считала Надю второстепенным персонажем и поэтому сомневалась в том, что та может помочь. Бруно понимал своего ученика, но не знал, можно ли доверять хозяйке, и потому тщательно следил за ее реакцией. Профессионализм дамы заслуживал одобрения, однако лучшие из агентов часто склонны ко лжи. Кроме того, не было понятно, что известно старухе. Существовал большой шанс того, что она ничего не знает об Эванджелине или Ангелополисе. Результат предсказать было невозможно.