начало набирать просмотры, я погасил консоль и отложил клавиатон. До ответа у меня есть минимум пара часов, и вот теперь их можно с чистой совестью потратить на сон и настоящий отдых.

[1] Трущобные районы гнезда, возникшие в результате взрывной урбанизации.

praeteritum

Все случается, когда Нискирича и большинства его бойцов в крепости нет. Буквально через час-другой после того, как «Дети» собираются в три мощных отряда и выдвигаются в сторону южных трущоб-геджеконду на решение «важных вопросов» семейства.

Коридоры и залы общинной крепости почти пусты, и я без труда пробираюсь в крыло старших «Детей», где обитают Когти от Первого до Восьмого. Наверняка впоследствии чу-ха обнаружат мой запах, и, быть может, даже пожалуются вожаку, но я точно знаю, что сейчас фер Скичира лишь отмахнется — его питомцу можно ходить там, где заблагорассудится, лишь бы не гадил…

Двери в личные спальни привилегированных йодда заперты, их скромный общий холл пуст, консоли погашены. Но слуги еще не успели убрать с большого стола остатки недурственного ужина, которым Когти клана подкреплялись перед военным походом.

Я включаю свет, неспешно наливаю себе паймы из полупустой бутылки, а затем задумчиво прогуливаюсь вдоль длинного стола и таскаю с тарелок пластинки жареного мяса и прессованных водорослей.

Кроме еды и выпивки я также замечаю наркоту. Брезгливо трогаю пальцем желтоватые пылевые «дорожки», оставленные на обсидиановом глянце специального церемониального столика.

Почти за год пребывания среди «Детей заполночи» я ни разу не пробую эту дрянь. Хотя смеха ради меня даже пытаются заставить вдохнуть нечто подобное оставленному на черном столике. Это случается почти сразу после прибытия в Нарост. Но я дерусь до того яростно, что ломаю «шутнику» ухо, на шум сбегаются другие казоку-йодда и дают экспериментаторам таких смачных п**дюлей, что это отбивает у них всякую охоту ставить опыты над зверушкой вожака…

Вытерев жирный палец о скатерть и потянувшись за новой порцией паймы, я почти сразу улавливаю, что больше не нахожусь в одиночестве.

Из небольшой комнаты, где в прохладе и чистоте хранятся банки накопителей от консолей крыла и даже всего этажа, слышится странный шум. Покачивая напитком в керамической пиале, я открываю злосчастную дверь и вхожу — безнаказанность свободы передвижения неразумного питомца стирает в моем сознании любые границы и запреты (наверное, я мог бы ворваться и в спальню Нискирича, когда тот дерет продажных самок, и он бы максимум запустил в меня башмаком).

Как выясняется через мгновение, иногда границы нужны.

Потому что я застаю их обоих, таких непохожих друг на друга, но еще более определенно не похожих на «Детей заполночи». Один из них жилист, подвижен и вертляв, как седой барханный полоз; одет во все темное и облегающее, прячет морду под глухой маской, а за спиной носит кожаную портупею-седло и массу приспособлений для лазанья по стенам.

Второй совсем кроха, и сперва я принимаю его за детеныша. Но уже через секунду морок рассеивается, и я смотрю на уродца-карлика, сморщенного и во многом жутковатого, чья башка гладко выбрита, но в тот момент это мне еще ни о чем не сообщает.

Как становится известно позже, парочка незаметно поднялась по опорам моста, на котором воздвигнут Нарост. Разумеется, в нужный момент, когда ни вожака, ни Когтей, ни большинства казоку-йодда нет дома. Но это многим позже — а в данный момент я в недоумении осматриваю незнакомых чу-ха, так и не донеся пиалу до губ.

Тощий и опасно-дерганный щурится на меня из-под маски. Он недоумевает, как кто-то вообще сумел подкрасться к нему так близко. Чу-ха ведет носом, кривится, и я понимаю, что он просто не в состоянии связать мой запах с какой-либо угрозой. Его гадко-мелкий напарник деловито возится с банками данных казоку, нахально подключая к ним портативную консоль и раскладывая на полу переносной клавиатон.

Разумеется, через два вздоха сухощавый со сбруей на спине бросается в атаку. Никаких тебе «пшшел вон!», «фу!», «плохой мальчик!»… если бы на моем месте оказался наростовский пес из мастерских, ему бы тоже свернули шею. Просто чтобы не успел тявкнуть.

Однако в мои планы тявкать вообще не входит. Во всяком случае, именно в этом я постараюсь убедить себя следующим утром. Как и буду вынужден признать факт, что неуместная отвага, подогретый паймой азарт и излишнее возмущение незваными гостями свою роль сыграли на отлично…

Поэтому я тоже бросаюсь вперед. Даже не задумавшись, а что вообще буду делать дальше. Конечно же, лазутчик встречает меня профессионально и без сантиментов: прокрутившись в спрессованном сальто, он впечатывает свои пятки в мою грудину, а шею, будто ударом кнута, в это время обжигает оплетенный проволокой хвост.

Меня уносит в пустой холл и болезненно распластывает по остаткам ужина. Стон вырывается из моей груди толчками, урывками. Слышно, как звенят раскатившиеся бутылки, на пол летят недоеденные закуски.

Несмотря на боль и наконец-то пожаловавший инстинкт самосохранения (он умоляет бежать), я замечаю, что лысый карлик невозмутимо продолжает подготовку к взлому. Растирая отбитые ребра, пытаюсь вспомнить, как далеко от крыла в последний раз видел слуг…

А тощий чу-ха снова бросается вперед, пугающе быстрый и смертоносно-проворный, и я вижу в его лапе черный нож. Рывком ухожу в сторону, отшвыриваясь всем, что попадается под руку — тарелкой, соусником, подставками под хаси и сковороды. Нащупываю горлышко бутылки, пытаюсь ударить противника по голове.

Разумеется, в тот день мои навыки рукопашных схваток с огромными крысами неописуемо юны, и жилистый ублюдок без труда уклоняется от удара в ухо. Перетекает в другую сторону, легко машет ножом, едва не задев мое запястье, и мне приходится выпустить скользкое горлышко.

В голове проносится первая дельная мысль: почему я не побежал и зачем вообще ввязался в драку? Следующая мысль: смерть зверушки-Ланса из пустыни будет нелепой, а когда приближенные Нискирича найдут меня располосованного от жопы до уха, наверняка спишут все на местных недоброжелателей или завистливых слуг…

Я со всей возможной скоростью отскакиваю и лихорадочно осматриваюсь в поисках хоть какого-то оружия. И вдруг почти сразу, меньше чем через минуту, становлюсь таковым оружием сам…

Хвост лазутчика обвивает шею жаркой петлей. Тянет к черному клинку, на котором даже не будет заметно крови. От рывка я проворачиваюсь вокруг собственной оси, а затем всем весом обрушиваюсь на черный церемониальный столик старших йодда. Лицо со всего маху впечатывается в блестящую столешницу, но стекло выдерживает, в отличие от хрящей носа.

Шумно втягиваю хлынувшую кровь и с ужасом осознаю, что весь измазан в желтоватом порошке. Он на разбитых губах, на