Мама испуганно посмотрела на меня.

– Нет, ты возвращайся поскорее…

– Ладно!

Я стрелой поднялась к Нелли Егоровне, коровьей морде. Дверь мне открыли не сразу. Минуты две я слушала приятную мелодию в стиле шестидесятых годов прошлого века «Love me tender, love me sweet, take me to your heart» – «Люби меня нежно, сладко, возьми меня в свое сердце». Звучит по-русски просто идиотически, но мелодия на самом деле приятнейшая. Я позвонила еще и еще. Наконец дверь открылась. Нелли Егоровна, в зеленом кружевном платье до пола, полупрозрачном, с накрученными распущенными волосами, стояла, покачиваясь на высоких каблуках, и отхлебывала из высокого бокала.

– З-заходи! – сказала она. – Очень кстати.

– Я погулять.

– З-заходи!!! – Нелли Егоровна чуть не упала, пытаясь обойти меня и захлопнуть дверь.

Я на всякий случай прикрыла дверь сама, улыбнулась Нелли Егоровне и заглянула на кухню, которая начиналась сразу после огромной прихожей и продолжалась до лоджии-«скверика». Свет был включен весь. Музыка раздавалась как будто из стен – отовсюду.

– Ноги! – закричала Нелли Егоровна тонким голосом. – Грязь не тащи!

Я уже остановилась. Но не потому, что я вспомнила про свои кроссовки. А потому, что я увидела сцену, которая даже меня, приученную ко всему за время моего общения с тупыми моськами, заставила остановиться.

– Ты что смеешься? – спросила Нелли Егоровна и икнула. – Хочешь шампанского?

– Нет, я не пью, спасибо.

– Вот еще! – засмеялась Нелли Егоровна совершенно дурацки, из чего я заключила, что это уже не первый бокал шампанского, который она выпила с раннего утра. – За здоровье Вениамина. А… где же подарки? Ты – без цветов? Ты – без подарков? Ты что, с ума сошла? Как я это объясню – ему?

На огромном кухонном столе, за которым может поместиться человек двенадцать толстых мужчин, стоял великолепный торт размером с большой барабан, в который бьют сбоку колотушкой. Розовый, со всякими украшениями, цветами из крема, мармеладками, какими-то необыкновенными вещицами – очевидно, съедобными. Венчала торт шоколадная фигурка йорка – то, что это именно йорк, было очевидно, – работал хороший скульптор. Когда он учился в Строгановке или Суриковском, он вряд ли думал, что придется лепить из шоколада йорков, даже таких модных и богатых, как Вениамин.

Оба йорка бегали по столу и ели торт. Алисонька была наряжена в стиле «плохая школьница» – с высокими хвостиками, сильно накрашенными зеленой тушью ресницами, огромным блестящим бантом во лбу. Надет на ней был белый гламурный лифчик с блестками и кожаные шортики с вырезом для хвоста, вырез сделан в виде большого красного сердечка. Морда ее была вся вымазана кремом и шоколадом, усы, свисающие до самых лап, были похожи на грязные сосульки. Удивительно, как они так отросли за неделю? Нарастили ей, наверно прядки. Между ушей у Алисоньки была шапочка, как положено на днях рождениях детей. Розовая, с блеском, в виде конуса. Как она держалась на голове – непонятно. Я не видела ни заколок, ни завязок. Наверно, Нелли Егоровна приклеила ей эту шапочку. Временно.

А Вениамин…

– Что ты смеешься!.. – Нелли Егоровна толкнула меня и не удержалась сама, наклонилась и поехала по сверкающему полу. Пол у нее очень красивый – деревянный и покрытый столькими слоями лака, что в нем отражается тот, кто скользит сейчас по этому полу… Скользит и падает… – Держи меня, не видишь, я упала! – крикнула Нелли Егоровна.

Я подхватила хозяйку йорков, она оказалась тяжелее, чем я ожидала. Я чуть не упала вместе с ней. Йорки подумали что-то не то и стали лаять, разумеется, прямо со стола. Не уверена, что они в состоянии спуститься с него сами.

Я не могла остановиться и смеялась, потому что Вениамин был в… парике. Я думала, что видела уже все, но оказывается – нет. Рыжий парик, в цвет его собственной рыжеватой шерсти, маленький, но настоящий, как человеческий, был нахлобучен на затылок. В парике он был похож на странного мужчину, у которого что-то случилось с лицом. Шерсть стала расти не только до глаз, как у многих восточных дяденек, а и на лбу, на носу…

Отсмеявшись, я прислушалась. Нет, кажется, мужа Нелли Егоровны опять нет. И даже галстука и больших носков не валялось. Может быть, он сбежал за эту неделю? Пока Нелли Егоровна готовилась ко дню рождения Вениамина. Я точно помню, что день рождения у него уже был – в самом начале лета. Я встретила ее во дворе, нагруженную подарочными коробками, мы еще были не знакомы, и она громко говорила кому-то по телефону: «У Веньки юбилей! Два годика!» Я тогда подумала, что это ее внук. Но сейчас я точно знаю, что у нее внуков нет.

– Как я с такими грязными пойду гулять? – спросила я.

Нелли Егоровна, которая все-таки присела на полу (и я не стала ей помогать подниматься), ахнула от негодования.

– Да ты… Да ты ж… Да ты вообще… Убирайся вон! Грязные! Собаки мои – грязные!

Я пожала плечами, переступила через ее ноги, развалившиеся во все стороны, как у огромной нелепой куклы, и пошла прочь. Йорки сзади тявкали, Нелли Егоровна им подвывала, американский певец, которого давно уже нет на свете, пел красивую песню «I did it my way…» – «Я сделал это по-своему». Очень красивая песня. Даже жалко, что я принципиально отрицаю все американское.

Этот прекрасный певец умер молодым, потому что от слишком успешной, головокружительной карьеры, богатства и всеобщей любви сорвался и потерял интерес к обычной жизни. И умер. От наркотиков, от алкоголя, от невозможности быть в таком странном теле, которое все время хочет чего-то неправильного, опасного, трудно переносимого этим телом. Ведь все-таки я и мое тело – это немного разные вещи.

У меня не было времени дальше пофилософствовать на эту тему, потому что в кармане давно уже тренькал телефон, объявляя: «Папа… белая обезьяна со сложенными лапами…»

Теперь главное, чтобы Нелли Егоровна, отпраздновав день рождения Вениамина и опомнившись, что некому гулять с тупыми моськами, чем-нибудь не разжалобила мою жалостливую и чрезмерно человеколюбивую маму, которая, естественно, будет на стороне мосек и коровьей морды Нелли Егоровны, а не на моей.

Папа в кои веки раз приехал без полубратьев, не стал сидеть у нас на кухне и задираться к маме, даже не стал заходить, предложил прогуляться по парку. Я согласилась – куда было деваться, хотя мне было безумно жалко маму, которая готовилась к папиному приезду, быстро что-то испекла, два раза переодевалась, все подкручивала и подкручивала винтики у очков. Я решила – куплю ей со следующих накопленных денег новые очки. У нее, разумеется, есть деньги на очки, просто она на себя почти ничего не тратит. Задумываться, с чего я буду копить, я пока не стала, найду подработок. К тупым моськам больше не пойду.

Был такой темный день, как будто солнца и нет на земле. Зашло на полгода. Остались воспоминания в мифах некоторых народов, что наши предки жили именно так – полгода темно, полгода солнце не заходит. В моих генах нет памяти об этом. Все-таки мои предки жили южнее. Когда наступает темная осенне-зимняя пора, я начинаю мечтать о том, чтобы переехать жить куда-нибудь, где светло, тепло и урожай два раза в году. Где нет березок, нет снега, нет просторных полей и… – и как там жить тогда? На этом мои мечты о другой жизни и заканчиваются.