– Это неправда, – уверенно произнес он. – Среди уйгурок есть заслуживающие уважения целомудренные особы.

– Ха!

– Ничего не могу сказать о простолюдинках, но я знал одну девушку из царской семьи, так вот она пожертвовала жизнью, чтобы доказать свою чистоту.

– Замолчи! – заорал Гуан. – Кого это ты называешь «девушкой из царской семьи»? Презренную уйгурку?! Да как ты смеешь судить о царских семьях, олух? – Он злобно уставился на Синдэ.

Похоже, молодой купец хотел сказать, что слова «царская семья» могут быть отнесены только к Вэйци из Хотана. Синдэ это прекрасно понял, но сдаваться не собирался. До сих пор он всегда уступал наглому торговцу, а теперь твердо решил стоять на своем.

– Под «царской семьей» я подразумеваю древний и могущественный род, в котором благородство духа передается из поколения в поколение.

– Молчать! – Гуан, по своему обыкновению, схватил Синдэ за ворот и принялся трясти его. – Только попробуй еще раз сказать эту чушь! Ну что, рискнешь? А?

Синдэ пытался заговорить, но у него пропал голос. Гуан ослабил хватку, Синдэ упал на солому и не успел даже отползти, как Гуан вновь схватил его, поднял и швырнул оземь. Синдэ уже не однажды испытывал на себе жестокость караванщика, но на этот раз не желал уступать и, перекатываясь по земле, получая удар за ударом, упрямо бормотал: «уйгурская царская семья», «благородство», «дух»…

– Ладно, хватит с тебя! – Гуан устал наконец колотить Синдэ и задумался. – Следуй за мной, – приказал он вдруг и вышел из шатра.

Синдэ повиновался. Ночной воздух был по-зимнему холодным. Земля, прожаренная солнцем за день, покрылась инеем. В тусклом лунном свете белели шатры, разбитые такими ровными рядами, что казалось, будто их ставили по линейке.

Гуан молча шагал все дальше и дальше от лагеря, в степь. Внезапно он остановился.

– А теперь скажи: «Единственная семья, достойная называться царской, – это Вэйци из Хотана». Если скажешь, я, так и быть, не порежу тебя на кусочки… Ну, говори!

– Нет.

Несколько мгновений Гуан раздумывал.

– Почему? Ладно, ничтожество, тогда скажи, что все уйгурки – развратные девки. Это ведь ты можешь сказать?

– Нет.

– Почему нет?

– Потому что уйгурская царевна бросилась с крепостной стены, чтобы доказать свою любовь, и я не намерен повторять твое гнусное оскорбление!

– Ну хорошо же! – Гуан бросился на Синдэ и принялся швырять его из стороны в сторону, словно соломинку.

Через какое-то время Синдэ потерял сознание. Очнулся он на мокрой траве, устремил взгляд в звездное небо, и оно закачалось. В голове, пронзая болезненный туман, проносились слова «гром», «град», «молния», «радуга», «Млечный Путь». Это были обозначения небесных явлений с одной из страниц «Драгоценного тангутско-ханьского словаря».

Из мрака выплыло лицо Гуана. Буйный потомок Вэйци склонился над жертвой:

– А теперь говори, свинья!

– Что… говорить?

– Вэйци – единственная поистине царская се…

Синдэ, не дослушав, оттолкнул мучителя, который изо всех сил прижимал его к земле. Когда караванщик сообразил, что жертва посмела сопротивляться, он совершенно разбушевался.

– Вот ты, значит, как? – Гуан вскочил, схватил Синдэ за воротник и рывком поднял на ноги.

Синдэ ждал, что в следующее мгновение снова покатится по траве, но внезапно купец отпустил его. Синдэ потерял равновесие и упал.

– Что это? – Гуан держал на ладони какой-то маленький предмет и пытался разглядеть его в тусклом свете звезд.

Синдэ наконец понял, что это ожерелье, в панике сунул руку за пазуху и, не найдя там подарка возлюбленной, вскочил:

– Отдай!

– Откуда это у тебя? – Голос купца прозвучал странно.

Синдэ молчал. Он не хотел говорить негодяю, что это ожерелье уйгурской царевны.

– Оно очень ценное. Присматривай за ним как следует. – Неясно, о чем думал в тот момент Гуан, но он вернул ожерелье Синдэ и пошел прочь.

Застежка ожерелья была сломана, но само украшение осталось целым, ни один камень не потерялся.

После этого отношение Гуана к Синдэ изменилось – он стал подозрительно ласков с недавним мальчиком для битья. Теперь Синдэ был единственным, на кого караванщик не кричал. Удивительно, но у него наконец-то появились те привилегии, которые принадлежали ему по праву, – ведь, учитывая оружие двадцати воинов, вытребованное Гуаном у Чжу Ванли, и пятьдесят верблюдов Яньхуэя, Синдэ с самого начала мог ожидать особого обращения. И вот грубого и жестокого купца словно подменили. Время от времени он осторожно и очень вежливо пытался выяснить, откуда у Синдэ ожерелье, но пока не преуспел. Синдэ понимал, что разбойник Гуан может запросто украсть драгоценность, – вероятно, он не сделал этого до сих пор только потому, что хотел выяснить, где можно раздобыть другие.

Караван провел три дня в Ганьчжоу на стоянке для верблюдов. За это время Синдэ не преминул взобраться на стену в юго-западной части крепости. С вершины сторожевой башни увидел вдалеке край базарных рядов за южными воротами, дальше простиралась травянистая равнина. Он посмотрел на площадь у подножия стены – там суетились люди, с такой высоты казавшиеся горошинками. Синдэ перебрался на западную стену, с которой бросилась вниз уйгурская царевна, подумал о нарушенной клятве, о девушке, пожертвовавшей ради него жизнью, и загрустил. Он долго бродил по стене, а потом решил, что посвятит царевне все свои труды, ожидающие его после возвращения в Гуачжоу. Да! Он переведет ханьские сутры на язык тангутов только для того, чтобы ее душа обрела покой…

Эта мысль сделала Синдэ счастливым. Перевод сутр на тангутский увлекал его и прежде, но теперь, когда у него появилась цель, работа будет иметь совсем иное значение.

Синдэ шагал под палящими лучами солнца, по спине градом катился пот. «Смиренно чту будд Трех царств, обращаюсь к учениям Десяти направлений, читаю «Алмазную сутру» для обретения великой милости… Когда люди открывают сердца Истине, они следуют по стопам Будды…» Слова из «Алмазной сутры» срывались с губ сами собой, одно за другим. Глаза Синдэ наполнились слезами. Смешиваясь с каплями пота, слезы скользили по щекам и падали на красную глину крепостной стены Ганьчжоу.

Начиная с лета 1033 года и до следующего лета Синдэ жил при дворе правителя Гуачжоу Цао Яньхуэя и занимался переводом сутр на тангутский язык. К концу осени из Синцина прибыли шестеро ханьцев и сразу взялись за дело – трудились с утра до ночи. Яньхуэй отвел ученым мужам целое крыло своего дворца. Вместе с Синдэ они распределили обязанности, разделив работу на части, относящиеся к нирване, дхарме, «Лотосовой сутре», «Агама-сутре», «Шастре» и далай-ламе. Каждый из семи переводчиков выбрал себе одну часть по склонности души.