– Что, братец, не ожидал меня в разобранном виде встретить? Вот то-то… Ладно, не буду тебе последние иллюзии разрушать, присядь вон в кресло, да погоди минутку.

Он быстро вышел. Садиться Влад не стал, заложил руки за спину и подошёл к камину, разглядывая картину над ним. Поначалу он даже не понял, что же изображено – видна была мешанина краски, тёмной, преимущественно коричневой, плюс немного белил. Но ведь не может же у Иллариона, человека хорошего вкуса, висеть в гостиной мазня? Не может. Значит, надо смотреть.

Суржиков сделал шаг назад, вправо, влево… и вдруг в какой-то момент разглядел: да это же портрет! Ну да, портрет Иллариона Певцова в роли Гамлета, вон и череп в руке. И никакая не мазня, превосходно выписано лицо, белый воротник, печальный и пытливый взгляд принца и сочувствующий оскал черепа. «Красивый мазок» – вспомнил он услышанную когда-то фразу, и вот сейчас её понял.

– Любуешься? – раздался за спиной весёлый голос.

– Неожиданно. Но очень хорошо.

– Это Константин Истомин. Отличный художник. И написал много, но в Москве почти нет его работ.

– Почему?

– У него были слабые лёгкие, и ему рекомендовали перебраться к тёплому морю. Так что большая часть его картин сейчас в галереях Эллады. А это, – старый актёр кивнул на портрет, – он писал давным-давно, я тогда только прогремел в роли датского принца, а Полония играл сам Козаков… Ну, ладно, – перебил он сам себя. – Ты ж не затем пришёл, чтобы о живописи поговорить?

– Нет, – мотнул головой Суржиков. – Проблема у меня нарисовалась. По нынешней… деятельности.

– Детективной? – глаза Певцова загорелись интересом. – Ну-ну, а я чем могу помочь?

Не вдаваясь в особые подробности – как-то неловко было рассказывать о счастливом гвозде Эдика Тихорецкого или отломанных каблуках у туфель Лизы Драгомановой – наш сыщик изложил историю неприятностей труппы.

Старый актёр похмыкал, подёргал себя за ухо, покусал губы…

– Страницы из «Макбета», говоришь, разбросали? – на удивлённо вскинутые брови Суржикова он только улыбнулся. – Нет, я это название произносить не боюсь. У меня другие приметы, и я о них никому не рассказываю.

– Илларион Николаевич, я уже голову сломал, не могу понять, кому это всё понадобилось!

– А зачем, можешь сообразить?

– Да тоже не очень… Популярность у «Драмы и комедии» сейчас никакая, почти никто к ним и не ходит. Удастся новому режиссёру вернуть былое или нет, только Мельпомене и известно, значит, это не против самого театра повёрнуто. Актёров задели разных, а со страницами из шотландской пьесы, так вообще всех…

– Скажи мне, Владимир Иваныч, никто у них не увольнялся в последнее время? Ну, скажем, за полгода?

Суржиков задумался, потом полез в свои записи.

– Вот! – вытащил он листок. – Как раз полгода назад, когда ещё Скавронский у них главным режиссёром был, уволил он рабочего сцены и одну из костюмерш. Рабочего, в общем-то, по делу, пил тот нещадно и не всякий раз к спектаклю приходил, а костюмершу за шашни с молодыми актёрами. Та-ак… В январе Скавронского сняли, и пришёл Листопадов… Он вёл себя тихо, старался никого не обижать, бенефис устроил для Пелагеи Грушиной, когда та на пенсию запросилась, а она последние лет десять только и играла, что комических старух с тремя словами в роли. А, и вот ещё – молодая актриса ушла, но та по радостному поводу, она замуж вышла за галльца и переехала к мужу в Лютецию жить.

– Скавронский… – пробормотал Певцов. – Скавронский… Что же я о нём слышал?

– Так его же сняли! В январе ещё, а начались события только в конце марта.

– Погоди-ка, – будто не слыша сказанного, Илларион поднялся из кресла, прошел к невысокому и узкому шкафчику и выдвинул ящик.

Внутри тот был забит папками – картонными, кожаными, обтянутыми тканью, новыми и потрёпанными. Актёр пошевелил над ящиком пальцами, прицелился и вытащил одну, не самую новую, в плотном синем коленкоре. Раскрыл и углубился в содержимое, не забыв повелительно сказать Суржикову:

– Иди пока чаю приготовь. Кухня прямо по коридору до конца и направо.

Мысленно усмехнувшись, Влад отправился на поиски источника вдохновения.

Кухня была огромной и стерильно чистой. Сыщик только подивился ещё раз тому, как прихотливо иной раз проявляется характер гения. Или, может быть, это характер его кухарки?

Чайник зашумел очень быстро, заварка и чайничек нашлись примерно там, где и должны быть во всякой кухне, а именно в буфете, за дубовой дверцей, на которой были вырезаны роскошные гроздья винограда на блюде. Найдя поднос, Суржиков составил на него чашки, заварку, серебряную сахарницу в форме кочана капусты и чудовищный сливочник в виде коровы, и отправился обратно в гостиную.

Солнце уже не светило в огромное окно, и в приглушённом свете захламлённая комната казалась даже уютной, особенно после стерильной кухни.

– Илларион Николаевич, вам со сливками? – спросил Влад, пристроив поднос на столик.

– И с сахаром! – донеслось откуда-то от рояля. – Вот, нашёл!

Певцов вынырнул из-за вольтеровского кресла, держа в руках магоснимок в рамке. Он выложил снимок и синюю папку на стол рядом с чашками, жадно отхлебнул и ткнул пальцем в картинку – мужчины и несколько нарядных женщин, семеро стоят, пятеро сидят, ещё двое присели на корточках перед сидящими. Очень старомодно, да и одежда по давно прошедшей моде.

– Видишь?

– Вижу, – сознался Суржиков.

Его разбирал нервный смех, он решительно не понимал, что происходит, и немного жалел, что вообще потащился к Певцову.

– Не-ет, ты смотришь, но не видишь! Вот твой Скавронский! – палец указал на сидящего с правого краю лысоватого шатена с носиком уточкой.

– Он не мой, а совершенно посторонний, – под нос пробурчал Влад. – И когда я с ним познакомился, он выглядел совсем иначе.

– Так чего ж ты хочешь, тридцать лет прошло! Ага, вот тут и дата есть – сентябрь 2153, открытие сезона.

Только теперь Суржиков заметил надпись мелкой вязью: «Московский театр имени Охлопкова».

– Вот его жена, Ольга, – теперь Илларион показывал исключительно красивую блондинку рядом с утиным носом. – Хороша, а?

– То есть, жена его – актриса?

– Надо же, догадался! – язвительно ответил Певцов. – Именно так! И Скавронский тогда был актёром, не на первых ролях, обычно ему доставался или фат, или хвастливый капитан. А вот тут, гляди… – он придвинул папку, раскрытую на газетной вырезке.

Влад прочёл:

«Саратовский молодёжный театр можно поздравить с новым главным режиссёром. С нового сезона им руководит А.Г. Скавронский, известный актёр и постановщик из Москвы».

– И жена, надо полагать, отправилась вместе с ним? – понятливо спросил он.

– Именно так. Саратов, потом Екатеринбург, потом Самара, потом снова Москва. Ну, его появление в вашем театре ты и сам почувствовал,