Афродита пообещала ему: если отдаст яблоко ей, она подарит ему Елену. Принятие Париса в царском дворце Трои принесло юноше восторг и воодушевление, перемену в жизни, на какую он не мечтал и надеяться. Но походило все это скорее на исполнение Гериного посула власти и земель, нежели Афродитиного обещания любви. Житье царевичем во дворце чарует, слов нет, однако оно нисколько не приблизило Париса к видению того лица, той обетованной «Елены».

Или как?

У богов свои повадки.

Да, житье царевичем и впрямь чаровало. Рабы, богатства, роскошные одежды, а также еда и питье такого качества, каких не доводилось ему вкушать сроду. Граждане Трои при его приближении падали на колени. Поначалу это было восхитительнее и упоительнее, чем он мог когда-то вообразить. Но, похоже, за всю эту роскошь, послушание и положение нужно платить. Похоже, царевичам полагается знать все на свете.

Искусства войны, к примеру. Парис был прирожденным атлетом, чему стала свидетелем вся Троя. Но как ему приладить свой природный атлетизм к более суровым воинским умениям? В отличие от братьев Гектора и Деифоба, он не имел ни мышечной силы, ни воинской дисциплины, потребной для бойца, однако пока ему удавалось выкручиваться благодаря проворству, равновесию и согласованности движений. Кроме того, на что нужна она, эта военная сила? Видал ли белый свет город мирнее Трои?

Искусства мира же Парису показались несносно занудными. Церемонии, история, торговля, налоги, дипломатия, закон… уроки по этим предметам держали его в четырех стенах, и на них он скучал до полной потери внимания.

Как-то раз возлежал он на подушках в покоях у отца. Голос Приама все бубнил и бубнил, царь излагал бесконечно сложные истории царских династий греческого мира. Парис овладел искусством создавать на лице выражение, казавшееся увлеченным и заинтересованным, пока ум его витал сам по себе.

– Твоя тетушка Гесиона, о которой я тебе уже рассказывал, – втолковывал Приам. – Моя дорогая сестра. Я обязан ей жизнью. Она выкупила меня у Геракла, когда тот вознамерился перерезать мне глотку, о чем я уже говорил тебе. Как рад был бы я повидаться с нею. Но когда я был еще мальчишкой, о чем я тоже уже упоминал, ее забрал Теламон Саламинский. С ним она и живет. У них есть сын Тевкр. По крайней мере троянское имя, скажу я тебе с удовольствием. А теперь переберемся-ка мы с тобой на другой берег – на сам Пелопоннес. Арголидой владеет великий микенский царь Агамемнон, само собой. Жена его – царица Клитемнестра. У них четверо детей…

Парис отважился тайком глянуть в окно. Слышно было, как где-то упражняются на мечах. Долетала и музыка – пели девушки. Парис подумал о своей жене Эноне и сыне Корифе, и его уязвило мелким уколом совести. Порядочно было б настоять на том, чтобы они воссоединились с ним во дворце, но Парису казалось, что они с Агелаем – из его былой жизни. Старый пастух вполне сообразно пожелал остаться на горе Иде.

– Овцы и коровы будут скучать по тебе, мой мальчик, – сказал Агелай. – И я буду скучать по тебе. Но твое место – с твоей настоящей семьей.

Энона повела себя не так благоразумно. Она пролила много слез и закатила Парису сцену. Вошла бы в его положение, что ли… Однако он все равно поступил по-своему. Энона с их сыном остались на горе Иде, а Парис теперь жил в царском дворце в Трое. Так должно быть. Тем временем Приам все еще зачитывал бесконечный список царей, цариц, царевичей и царевен. Что проку Парису знать все подробности обо всех клятых царских фамилиях и их бесчеловечных взаимоотношениях? Гордиев узел и тот был не более путаным и нерасплетаемым[81].

– Далее обратимся к Спарте, – продолжал Приам, – где правит ныне брат Агамемнона Менелай с женою своей Еленой. Их отец Тиндарей…

Парис резко сел, и к щекам его прихлынула кровь.

– Какое имя ты назвал, отец?

– М? Тиндарей. Подобно тому, как Геракл – потомок Персея, исходно он…

– Нет, до этого. Ты назвал имя…

– Я назвал множество имен, – произнес Приам с печальной улыбкой. – И понадеялся, что ты запомнишь их все. Говорил я об Агамемноне и Клитемнестре…

– Нет, следом…

– Менелай? Елена?

– Да… – Парис внезапно охрип. Он откашлялся и попытался говорить как ни в чем не бывало: – Елена, значит? И кто же она?

Приам терпеливо изложил родословную Елены, обойдя стороной историю Леды и лебедя. Доходили слухи о двух яйцах, из которых вылупились две пары близнецов, но Приам не счел нужным ссылаться на какие-то там россказни.

Парис дал отцу договорить, после чего откашлялся еще раз. На него накатило вдохновение[82].

– Мне тут пришло в голову, отец, – сказал он. – Та история, что ты рассказал мне, – о том, как Теламон похитил твою сестру Гесиону… во времена Геракла…

– И что?

– Мне не кажется правильным, что моя тетя живет на Саламине. Она троянская царевна. Вот было б… нет, сумасбродная мысль…

– Что за сумасбродная мысль?

– Ну, ты всегда говоришь мне о дипломатических задачах, царственной ответственности и всяком таком, – сказал Парис. – А что, если мне собрать – как это называется? – «посольство», да? Или это «миссия»? Либо то, либо другое. Может, взять мне посольство – или миссию – и отправиться к Теламону, разузнать, не пожелает ли он отпустить Гесиону домой? Сюда, в Трою. Ну то есть ты же сказал, что хотел бы повидать ее, и…

– Мой мальчик! Мой дорогой, дорогой мальчик! – Приам растрогался до слез.

– Позволь мне отплыть на Саламин, – смелея, продолжал Парис. – На кораблях с дорогими дарами – ну ты понимаешь, шелка там, пряности, вина и сокровища. Я передам твое радушное и любезное послание Теламону – и дипломатия, глядишь, освободит мою тетю.

– Чудесная мысль! – воскликнул Приам. – Немедля призову ФЕРЕКЛА, пусть соберет флотилию. Ты хороший мальчик, Парис, я благословляю день, когда ты вернулся к нам.

Однако хорошим мальчиком Парис не был. Не имелось у него никакого намерения плыть на Саламин и договариваться об условиях возвращения какой-то там престарелой тетушки, до которой ему не было никакого дела. Что Гесиона ему, что он Гесионе? Афродита нашептала ему его истинное место назначения. Спарта и обещанная Елена.

Нет, не был Парис хорошим мальчиком.

Зевс серчал. Афродита осмелилась над ним смеяться. Перед всеми олимпийцами. Этот звонкий торжествующий смех, от которого Зевс всегда скрежетал зубами.

Зевс был Царем богов, Владыкой неба и непререкаемым властителем Олимпа. Но, как это свойственно многим вождям, его угнетало чувство, что все вокруг – от грязнейшего смертного до лучезарнейшего божества – свободнее его самого. Не такие стреноженные, стесненные и стиснутые обстоятельствами. Его связывали по рукам и ногам, с одной стороны, договоры, обязательства и заветы, а с другой – постоянная угроза мятежа, непослушания и бунта. Остальные одиннадцать богов Олимпа могли вести себя более-менее как им заблагорассудится, особенно в своих владениях. Они признавали Зевса как своего царя, но он понимал, что они никогда не наделят его той безусловной личной властью, какой по праву пользовались отец его Кронос и дед Уран. Аполлон, Посейдон и все прочие осмеливались дерзить ему в прошлом – и даже заковывали его в цепи, но более остальных – даже более своей могучей жены Геры – он опасался одной бессмертной. Афродиты.