Как собратья-пастухи одного возраста на одной горе, Эней и Парис, что вполне естественно, познакомились и стали друзьями. Когда стало известно, кто Парис на самом деле, и юноша перебрался во дворец, он позвал друга с собой. Как и Агелай, открывший всем происхождение Париса, Анхиз тоже выступил с заявлением, что Эней – его сын. Размолвка с Приамом, приведшая к тому, что Анхиз покинул Трою, была забыта, и Энея пригласили во дворец как спутника Париса и по собственному праву чтимого царевича благородных кровей[86].

Приам, как и обещал, дал задание лучшему корабельщику и инженеру Трои Фереклу построить и оборудовать судно, подобающее великой миссии Париса – задаче вернуть Гесиону домой из ее саламинского плена. Своего друга Энея Парис назначил заместителем себе в этом посольстве. Пока Ферекл завершал труды на флагманском судне, Эней присматривал за подготовкой шести кораблей поменьше – им предстояло быть защитным конвоем.

Вся троянская царственная семья – Приам, Гекуба, Гектор, Деифоб и Кассандра – собралась на пристани, чтобы проводить флотилию.

– Парис не поплывет на Саламин, – выла Кассандра. – Он собирается в Спарту! Потопи́те корабль, и пусть Парис утонет. Он вернется со смертью для всех нас, со смертью для всех нас!

– Пусть Посейдон и все боги берегут тебя, – молвил Приам, пока жрецы метали ячменные зерна, пшено и цветы на палубы. – Поспеши назад, как только сможешь. Каждый день без тебя – мука для нас.

Оказавшись в море, Парис уведомил команду об истинном месте назначения.

– Спарта? – забеспокоился друг Париса.

– Ой, ну какой же ты весь из себя святой, Эней, – отозвался, смеясь, Парис. – Живи-гуляй! Это будет величайшее приключение в твоей жизни.

В Спарте царь Менелай встретил Париса, Энея и других посланников Трои со всем радушием. Пусть визит их и оказался неожиданностью, Менелай был слишком хорошо воспитан, чтобы об этом говорить. Качество и ценность даров, какими Парис осы́пал их, доказывало, что визит троянцев мирный, и Менелай, наслышанный о репутации Приама, решил, что все это – ради укрепления дружественных связей и процветающей торговли между Спартой и Троей. Они с Еленой щедро потчевали и развлекали гостей девять дней кряду.

На девятый день Диоскуры – братья Елены Кастор и Полидевк – получили из Аркадии сообщение и, коротко извинившись, поспешили в дорогу. Что-то там с давней враждой между ними и их двоюродными братьями[87]. А на следующий день пришла депеша и для Менелая – его ждали на погребении деда по материнской линии, КАТРЕЯ Критского. Ни о чем не подозревая, он немедля отправился в путь.

И вот Парису и его свите представилась возможность разграбить дворец и похитить беззащитную Елену. С собой забрали они и Елениного малыша Никострата, а также рабыню-служанку Эфру, мать Тесея; а вот дочку Гермиону оставили в Спарте.

Сразу возникает уйма вопросов. Похитили ли Елену против ее воли? Влюбилась ли она в Париса так, как люди влюбляются обычно? Оба они, как ни крути, были молоды и прекрасны собою, – или же все это подстроила Афродита, крепко помнившая о своем обещании? Разумеется, в некоторых пересказах этой истории богиня отправила сына своего Эрота в Спарту, чтобы пустил он стрелу в Елену, и та влюбилась в Париса. Стояла ли Афродита и за смертью Катрея – тем внезапным событием, что так кстати отвлекло Менелая?[88] Все эти вопросы возникали всегда, и их продолжат задавать до скончания времен, однако с уверенностью можем сказать, что Парис отплыл, увозя с собой значительную часть дворцовых сокровищ Менелая, включая и величайшее из них – красавицу Елену.

На обратном пути в Трою Парис останавливался на Кипре, в Египте и в Финикии. Финикийский царь Сидон гостеприимно увеселял его и за все свои хлопоты был убит. Парис разворовал тамошнюю сокровищницу и продолжил путь в Трою, нагрузив все свои суда.

Приама, Гекубу, Деифоба, Гектора и всю царственную семью Трои явление Елены потрясло, однако их расположило к ней ее обаяние, ослепила красота, а также зачаровали сокровища на кораблях – роскошь, добытая в Спарте и Финикии. Новую невесту Париса приняли во дворце с большим теплом.

Кассандра бросилась объяснять им, что из-за присутствия Елены Троя неминуемо будет уничтожена и все погибнут, но ее словно бы никто не слышал.

– Кровь, пламя, убийство, разруха и смерть – всем нам! – надрывалась она.

– Ну, за Елену! – провозгласил Приам, поднимая кубок с вином.

– За Елену! – вскричали придворные. – За Елену Троянскую!

Для участия в погребальных церемониях своего деда Катрея Менелай и Агамемнон добирались на Крит порознь. На Пелопоннес же они вернулись вместе.

– Поедем к нам, побудешь со мной и с Еленой, – уговаривал Менелай брата, когда их корабль вошел в воды Арголидского залива.

– Любезен ты, но я спешу домой к Клитемнестре и детям.

– Всего на несколько дней. Там Парис, троянский царевич, о котором я тебе рассказывал, он со своей свитой по-прежнему у нас. Я б вас познакомил. Хорошие отношения с Троей в наших общих интересах.

Агамемнон буркнул: так уж и быть – и сошел вместе с братом в порту Лаконики Гитионе.

Добравшись до Спарты, они застали в царском дворце форменный кавардак. Пока Парис и его люди грабили и разоряли дворец в свое удовольствие, челядь и рабов они заперли в погребах. Но Менелая, подобно молнии Зевса, наповал сразило именно похищение сына Никострата и, что превыше всего – превыше всего на белом свете, – похищение возлюбленной Елены, жены и царицы.

Агамемнон взревел от ярости. Для него это была не личная утрата, а нечто куда худшее – поругание, оскорбление, жест пренебрежительного подстрекательства и предательства, и все это – здесь, на его Пелопоннесе, который Агамемнон считал своей вотчиной.

– Я слыхал, царь Приам мудр, – громыхал он. – Слыхал, он почтен. Вранье эти слухи. Ни то он, ни другое. Бесчестен он. Пойдя против Агамемнона, он показал себя глупцом. – Агамемнон был из тех, кто не прочь говорить о себе в третьем лице.