— А как же он, Саша, мог попасть в этот поезд? После смерти? — уточнил Пряник.

Почти физическим усилием удержавшись от очередного пожатия плечами, я усмехнулся как можно простодушнее.

— Получается, что никак. Но вам, конечно, виднее.

Максим Юрьевич молча походил по кабинету, несколько раз обойдя его по периметру, как кот ученый по цепи златой, после чего сокрушенно вздохнул.

— В том-то и дело, Саша, что даже и мы пока не знаем.

Он слегка нажал на слово «мы», явно напоминая, из каких всемогущих и всеведающих внутренних органов он сюда явился задавать мне вопросы.

— Но очень надеемся, что узнаем. В том числе и благодаря помощи таких как вы, сознательных советских граждан.

У каждого более-менее опытного журналиста обычно присутствует безошибочное чутье на речевые штампы. В жизни мне встречалось немало сотрудников всяческих силовых структур, которые только этими казенными оборотами и изъяснялись. Максим Юрьевич же принадлежал к той редкой категории особистов, у кого это получалось вполне органично. Таким хочется верить, слушать их и помогать им — преданно и беззаветно.

Поэтому на все последующие вопросы этого румяного пряника я отвечал по возможности искренне, прекрасно зная: такие гладко стелят, но потом жестко спать, особенно на тюремных нарах.

Полагаю, мной Максим Юрьевич остался доволен. Он задал кучу вопросов о моей жизни сейчас и до приезда в этот город, так что мне пришлось на ходу присочинить пару эпизодов про Ангарск из своего якобы тамошнего детства. Выспросив о друзьях, родителях, увлечениях и пороках в плане курения, алкоголя и возможного «употребления нетрадиционных лекарственных средств и препаратов», он заинтересовался моим знакомством с Сотниковым. Странно, но его интересовали мельчайшие, казалось бы, подробности нашей первой встречи. Ничего криминального в той ситуации я не чувствовал, поэтому спокойно, как на духу, выложил ему всё, как было. Даже туманно намекнул особисту, что Владимир Аркадьевич обещал мне поддержку при прохождении творческого конкурса. Всё равно ведь догадается зараза.

Он, конечно, догадался, но никак не выразил этого. Пожелав напоследок удачи на вступительных экзаменах, Максим Юрьевич улыбнулся:

— Ну, Александр, не смею вас более задерживать. Надеюсь, вы всегда окажете нам посильную помощь, если в этом возникнет необходимость.

Последняя его фраза мне сильно не понравилась. В переводе на обычный человеческий язык это означало: надеемся на дальнейшее с вами сотрудничество, дурень вы эдакий.

Дурнем я, конечно, не был, но подумать об этом не успел. В следующее мгновение дверь кабинета открылась, и вошел его хозяин, замредактора Сотников. Как, интересно, он понял, что аудиенция за закрытыми дверьми закончилась? Подслушивал, что ли?

Мужчины обменялись взглядами и кивнули друг другу. Видно было, что оба понимают друг друга без слов, и я мысленно отметил это как небольшой, но существенный штришок в воображаемой биографии Владимира Сотникова: он явно водит знакомство с этим особистом, причем, видимо, давнее.

Я понял, что им надо переговорить, и взялся уже за дверную ручку, когда Сотников меня окликнул:

— Саша, подожди, пожалуйста, в коридоре, но не уходи. Ты мне еще сегодня нужен.

Я кивнул, глядя при этом не на него, а на особиста. Глаза Воротынова, смотревшего на меня, на сей раз не источали мед и патоку, а были холодны как лед, превратившись в узкие щелочки. Взгляд его был колючим и каким-то оценивающим, словно во время нашей беседы он так и не задал мне какой-то очень важный и значимый для него вопрос и сейчас пытался прочитать его прямо в моей душе, как ни пафосно это звучит.

Поэтому я поскорее отвернулся и вышел из кабинета. Подслушивать за дверью явно не имело смысла, я вышел из коридора в просторное фойе и плюхнулся там в изрядно продавленное, но все еще мягкое кресло для ожидающих посетителей. Передо мной на журнальном столике лежали какие-то затрепанные глянцевые журналы, в том числе и из ГДР, и я принялся лениво разглядывать цветные иллюстрации, поскольку из немецкого языка знаю только команды фашистов из советских фильмов про войну.

Минут через десять в коридоре показались Сотников с Воротыновым. Замредактора кратко попрощался с особистом, они обменялись рукопожатием, и Максим Юрьевич отправился по своим делам. Проходя мимо, он даже не удостоил меня взглядом, зато Сотников рукой поманил меня:

— Саша, зайди ко мне, есть дело.

Спустя пару минут мы уже сидели в его кабинете, и я пил теплую воду из массивного стеклянного графина. Примечательно, что привычных в таких случаях граненых стаканов в кабинете не было, их заменяли пузатые чайные чашки.

— Ну, что, — безо всяких вступлений начал Сотников, — поздравляю, первую ступеньку ты, можно сказать, прошел.

— Какую ступеньку? — не понял я.

— Мою визитку смотрел? — небрежно бросил Сотников. — Насчет спецпроектов?

Я кивнул.

— Ты уже взрослый парень, должен соображать. Если в природе, а тем паче в советской журналистике есть некие «спецпроекты», то очевидно, что они сразу окажутся в сфере внимания «специальных товарищей».

Я это понимал, и Сотников это видел. Значит, пора было брать быка за рога и задавать прямые вопросы — в конце концов, для чего-то же сейчас он попросил меня остаться.

— А что это за спецпроекты, Владимир Аркадьевич? — невинным тоном осведомился я. — И какое они имеют ко мне отношение?

Это был пробный камень, брошенный мною наудачу. За все время нашего недолгого знакомства замредактора «Пульса» ни разу и словом не обмолвился, что я буду иметь отношение к этим его проектам.

Сотников некоторое время испытующе разглядывал меня, после чего стоически вздохнул. На его физиономии я сейчас явственно прочитал: эх, молодежь зелёная, всё-то ей нужно разжевывать…

— Что в конце визитки написано, надеюсь, помнишь? Руководитель отдела спецпроектов.

— Там в самом конце написано «Собственный корреспондент» — уныло пробормотал я.

— Здрассьте-пожалуйста… — иронически протянул мой собеседник. — И что, по-твоему, я — собкор журнала, в котором и без того являюсь заместителем редактора? Нет, дорогуша, я являюсь собкором отдела спецпроектов.

— Там написано, что вы — его руководитель, — упрямо напомнил я.

— Что не мешает мне быть также его собкором. Это, надеюсь, понятно?

Я послушно кивнул.

— В таком случае поясняю, а ты заруби себе на носу, друг мой Александр.

В голосе Сотникова мелькнула нотка легкого раздражения.

— Запомни на всю свою будущую журналистскую жизнь. И не только журналистскую. Во всех сколько-нибудь значимых документах, связанных с финансами в особенности, самая важная информация всегда содержится в конце. В особо коварных случаях — на обороте документа. Андэстэнд?

От неожиданности я даже вздрогнул. Только что Сотников чуть ли не слово в слово сформулировал одно из главных правил моей жизни,