Навстречу вышел немолодой оборотень с посеребрёнными висками:

— Что за гомон?

— А сил наших терпеть больше нету! — подбоченилась Доброгнева.

— Управы на вас никакой! — пискнули близняшки.

— Творите, что вздумается! — подтвердила Василиса.

Волк тяжело вздохнул:

— Опять тряпок надо новых? Только ж в прошлом месяце привозили…

— Да нужны нам твои платки… — заикнулись было из толпы, но Премудрая встряла:

— Так и что же, нам теперь в одинаковом ходить? На вас, мужиков, никакой надежды! Привезли моток льна одного цвета — красуйтесь, девоньки! — и шёпотом: куйте железо, пока горячо!

— На ярмарку хотим!

— Торговцев пригласите!

— Вам, небось, и вовсе всё равно, в чём мы ходим!

Мужик подтвердил, мол, действительно всё равно, но тут же исправился:

— Красавицы, да разве платки да очелья сделают вас лучше? Вы же и так у нас самые-самые! Кого хотите спросите — согласятся! Что ж вы скандалите-то каждую седмицу, спасу от вас нет! — запнулся, исправился: то есть, себя бы поберегли. Ноженьки ведь стопчете, голоса, словно реченька журчащие, сорвёте…

— И то правда, — донёсся противный писк из толпы.

— Вы же у нас самые ласковые…

Бабы довольно захмыкали.

— Самые нежные…

Согласно закивали.

— Самые разумные и добрые…

— Правду молвит, чего это мы?

— Ну так, может, повечерять бы чего лучше сготовили? — забросил наживку изворотливый мужик, — а я бы с Агнией поговорил. Может, и купцов каких заманим, сменяем вам без делу шку-другую.

И закончился бабий бунт, так и не начавшись, продались заступницы за новые серьги.

Я с силой провела ладонями по лицу, втайне радуясь, что возмутительницы спокойствия разбежались доставать чугунки да топить печь, ловко увернулась от протянутой стопки тарелок — расставь, дескать, — и завернула оглобли[4], пока народ снова не разойдётся.

Серый, паскуда такая, мирно сопел, свернувшись калачиком, в единственной комнате, куда я не додумалась заглянуть, — в нашей.

Притворив дверь, я остро почувствовала, до чего же холодно там, снаружи, в темнеющем с каждым мигом вечере, без мужа. Подошла на цыпочках, прибрала спутавшиеся белёсые пряди со спокойного светлого лица. Серый улыбнулся, как ребёнок, поймал сквозь сон ладонь, прижал к губам да так и замер. Никому его не отдам.

— Ты спишь?

— Угу.

— Ты крепко спишь?

— Угу.

— Тогда просыпайся.

— М-м-м…

— Люба мой, вставай.

— Лучше ты ложись, — Серый цапнул меня за пояс, повалил на кровать и устроил подбородок на животе.

Я вдохнула терпкое тепло. Когда-то, очень давно, я оставила ради него дом и семью. Теперь его черёд платить тем же.

— Поднимайся. Нам пора.

— Неа. Ни за что, — суженый зарылся носом в мой старенький сарафан, спрятал хитрые глаза, — я сегодня уже набегался. Теперь только спать.

— Это ж где ты, интересно, набегался? Весь день тебя ищу!

— С Данко, — пробормотал муж. И не поймёшь, то ли вина в голосе, то ли просто сонный, — охотились. Хороший мужик оказался.

Ну конечно! Не так уж далеки были сплетницы от истины: не полюбовницу себе сокол мой нашёл, а друга закадычного. С женой-то зайцев гонять, небось, не так весело. Я грубо скинула Серого и встала сама.

— Мы уходим.

— Куда это? — опешил он.

— Мы совсем уходим. Хватай пожитки.

Ну теперь-то проснулся!

— Фрось, шутишь, никак?

— Вот ещё!

Я зацепила дорожную сумку, закинула в неё разбросанные по комнате вещи. Чуть подумав, добавила местное добротное одеяло — нам оно куда как нужнее.

— Ладушка, что случилось? Кто тебя обидел?

— Меня? Меня поди обидь! Порву ж!

— Порвёшь, — грустно кивнул муж.

Я отложила сборы, присела рядом. Будем считать, что на дорожку:

— Ты мне доверяешь?

Серый помедлил чуть дольше, чем следовало бы:

— Конечно.

— Тогда идём. Это место отберёт тебя у меня. Мне не нужна стая. Ты у меня есть, и этого достаточно. Серый вскинул обиженные глаза:

— А мне?

— Что?

— Ты не подумала, что стая может быть нужна мне? Я был воспитан так, был рождён в семье. Я не могу оставить их, как только нашёл! Здесь моя мать!

Я холодно оттолкнула порывавшегося обнять мужа:

— Когда я ради тебя бросила свою семью, не сказала и слова.

— Это другое…

— Почему же?

— Я думал, они мертвы!

— А я не знаю, живы ли мои сейчас!

Серый презрительно фыркнул:

— Чего им сделается? Живут как жили.

Как же сладко звучала пощёчина, что я отвесила утром Агнии! Повторить бы.

— Когда-то очень давно я выбрала мужа вместо родных. Теперь решать придётся тебе.

Серый подскочил, скидывая сумку на пол, зло пнул её, отправляя в угол.

— Я не собираюсь выбирать! У меня есть жена, а теперь я ещё и семью обрёл. И я не отпущу ни то, ни другое!

Я медленно встала, изо всех сил жалея, что не окажусь с ним одного роста, даже если привстану на цыпочки, уверенно смотрела в напуганные глаза, пока муж не отвернулся, и тогда спросила:

— А ты уверен, что у тебя всё ещё есть жена?

Серый вышел из комнаты первым, впервые не придержав для меня дверь.

Утром землю окончательно сковало льдом.

Холодное рассветное солнце, как раздувшийся утопленник, плавало в слоистых облаках. Я смотрела на хвост петляющей между лесистыми холмами дорожки и всё не решалась сделать первый шаг. За плечами — приоткрытые ворота ставшего ненавистным селения; впереди… А что впереди? Страшно.

Час-другой я вчера посидела в комнате с возмущённым видом: ну как Серый одумается, поостынет и придёт извиняться? Не пришёл. Поплакала, как заведено, поругалась, на него и на себя, сумку разобрала и сложила наново. К утру твёрдо решила, что уйду. Хочет муж — пусть догоняет, ищет, винится; нет — нехай катится на все четыре стороны. Я снова всхлипнула. Оглянулась. Серого рядом не было.

Время шло. Холмы светлели, тени ползали, причудливо изгибались между валунов: вот-вот обретут форму, сдвинутся с места да накроют спрятанный среди деревьев дом несметным войском. Я всё не трогалась с места.