— Нет… — Сантос избегал ее взгляда, продолжая смотреть в одну точку прямо перед собой. — Все в порядке. Это случилось очень давно. Почти тридцать лет прошло.

— Тридцать… Ты был ребенком?

Сантос кивнул, по-прежнему избегая смотреть ей в глаза. Алекса понимала — сейчас он мысленно перенесся в далекое прошлое.

Он хмурился, а значит, события были не из приятных.

— Помнишь, я говорил, что мать не знала точно, кто мой отец?

Алекса молча кивнула, боясь произнести хоть слово, отвлечь его.

Она родила меня, только и всего, сказал он. Сомневаюсь, что матушка знала, кто мой отец. Предлагался добрый десяток кандидатов на выбор.

— У нее не было возможности узнать, кто из мужчин, с которыми она переспала в подходящее время, действительно мой отец. Но ей хотелось жить своей жизнью, отправиться на поиски новых приключений с тогдашним — очередным — мужчиной. Который не желал возиться с ребенком, в особенности с чужим. И потому мамочка оставила меня с папочкой.

— Но ты сказал, она не знала… — вырвалось у Алексы прежде, чем она успела себя одернуть. Как брезгливо произнес он слово «папочка».

— Не знала, — подтвердил Сантос, подтягивая к себе колени и обхватывая их руками. — Просто выбрала одного наугад — первого, подвернувшегося под руку. И оставила меня у его дверей с запиской.

— Оставила…

В комнате было тепло, но Алексу внезапно пробрала дрожь. Она представила маленького мальчика, одинокого, брошенного, сидящего на крыльце в ожидании момента, когда человек, названный его отцом, откроет дверь. Глядящего в спину уходящей матери. Алекса начинала понимать, почему он так упорно отрицает существование любви.

— Как она могла?

— Уверен, ей это казалось идеальным решением. Это спокойное невыразительное заявление потрясло Алексу гораздо сильнее самых отчаянных проклятий. Полное отсутствие каких-либо эмоций у Сантоса пугало больше, чем любые крики и ругань.

— К сожалению, жалкий негодяй, которому она меня подсунула, ее мнения не разделял.

Откинув в сторону покрывало, Сантос спустил длинные ноги с постели и встал. Алекса глаз не могла от него оторвать, а он продолжал мерить шагами комнату.

— Что же случилось?

Не слишком ей хотелось выпытывать, но внутренне чутье подсказывало — знать надо. Зайдя так далеко, поздно отступать.

— Что случилось?

Казалось, он только сейчас задался этим вопросом. Словно пытался восстановить события, давно скрытые от него дымкой времени. Алекса была уверена в обратном. Он помнит те события слишком хорошо. В ожидании рассказа она покрылась холодным потом.

— Сантос, не надо… — начала она, но Сантос не слушал.

— Он принял меня — на какое-то время. Думал, я могу быть полезен в домашнем хозяйстве.

— Сколько тебе было тогда? Три года?

— Три. Но он ничего не смыслил в детях. Думал, я сумею справляться с заданиями, которые он планировал мне давать. Зверел, когда я оказывался слишком медлителен и неуклюж. Особенно он злился, если был пьян.

— Сантос, что он сделал?

Сантос повернулся к ней, так что шрамов больше видно не было. И все равно она знала — они там. И забыть о них невозможно.

— Пьяный, он курил без конца. И если я попадался под руку или не особо, по его мнению, поторапливался…

Заканчивать ему не требовалось. Алекса поняла.

Ох нет, нет, нет!

Она опять представила шрамы. Круглой формы — именно такие должна оставить дымящаяся сигарета.

— Боже мой! А другой шрам, на руке? — дрожащим голосом спросила она.

— И он тоже, — ответил Сантос. Больше ничего, говорить было не нужно.

Неудивительно, что он не верит в любовь. Никому не доверяет. Как можно верить в то, с чем сам никогда не сталкивался? После предательства людей, которые обязаны стать самыми близкими, Сантос решил, вероятно, что его никто не сможет полюбить.

Мысли ее вернулись к требованию Сантоса выйти за него замуж. Предложением это никак нельзя было назвать. Конечно, язык влюбленных был ему просто неведом.

— И что ты сделал?

— Сбежал при первой возможности. Оказался в детском доме.

— И никому не сказал?

— А что толку? Все осталось в прошлом — я же сбежал.

Бродя по комнате, Сантос собирал свою одежду, приводил ее в порядок. Оставалось только удивляться, что в таком душевном состоянии он на это способен.

— Позднее до меня дошли слухи о его смерти — передозировка. С ним ушло и прошлое. А я начал двигаться вперед.

Сантос двинулся вперед, но шрамы никуда не делись. Шрамы на теле и шрамы в душе. И сколько бы он ни утверждал, что покончил с прошлым, оно преследовало его. Омрачало жизнь, не давало построить отношения, основанные на любви. Но ей он открылся. Рассказал чудовищную историю из своего детства. Не означает ли это, что Сантос начал ей доверять?

— Мне хотелось бы принять душ. — Голос Сантоса, будничный и невыразительный, ворвался в ее мысли.

Пока она обдумывала его рассказ, пытаясь осмыслить услышанное, он снова взял свою жизнь под контроль. Его одежда — и ее тоже — была аккуратно сложена на кровати, а теперь он хочет принять душ. По всей видимости, день Сантоса вошел в привычное русло, а эмоции он снова спрятал под маской безразличия.

— Конечно…

Алекса собиралась предложить Сантосу принять душ вместе. Снова воздать должное сексуальным удовольствиям. Но теперь не осмеливалась. Настроение ушло, последние следы чувственности рассеялись, как дым. Сантос ей уже и не улыбается. Да и вообще он не особо баловал ее вниманием, собирая разбросанные по комнате вещи. Услышав шум воды, доносящийся из ванной, она подумала — уж не пытается ли он смыть с себя ее запах?

И все же он открылся ей…

Какого черта он ей открылся?

Стоя под душем, Сантос ругал себя на чем свет стоит. Алекса увидела шрамы и, естественно, спросила о них. Так случалось и раньше. Другие женщины тоже их видели, и некоторые задавали вопросы.

Но ни одной он не говорил правды.

Всякий раз отделывался выдуманными историями о несчастных случаях. Мол, обычное дело. Его бывших любовниц такой ответ вполне устраивал. Как и его устраивала возможность никому ничего не докладывать.

Почему же сегодня он сломался? Прежде такого с ним не случалось. Хотя… Алекса не позволила бы ему себя обмануть, инстинктивно он знал это. Его рассказ шокировал ее. Это становилось понятно по широко распахнувшимся глазам. По непонятным пока причинам Сантосу захотелось открыться ей. И это обстоятельство настораживало его.

Никогда прежде он не чувствовал себя настолько обнаженным.