бы. У нас есть предложение. Давайте мы будем снимать не вас, а только то, что происходит вокруг вас. Если что не понравится, вы сами уничтожите сомнительный материал.

Я усмехнулся, оценив хитрую въедливость Поддубного, который явно собирался увязаться за нами следом. Потом я быстро прокрутил в голове ситуёвину. Во-первых, с большой долей вероятности беззащитные журналюги могут «случайно» погибнуть или здесь, или по дороге отсюда. Во-вторых, насколько я знаю, Поддубный честный и смелый мужик, и не должен стать обузой, поскольку они независимы и на своей машине. В-третьих, есть смысл снять видео о рейде, что позволит нам в нужный момент заявить о себе и заодно показать события без лживой пропаганды и прикрас. У меня шевельнулось к нему доброе чувство.

– Сначала, Евгений, я скажу прямо: хотите жить уносите отсюда ноги. И побыстрее. Вы же догадываетесь, чем мы будем заниматься. Дело смертельно рискованное, и чем всё кончится неизвестно. А посему рекомендую вам срочно отбросить все скороспелые мыслишки.

– Вы всё правильно говорите, но… – возразил он, – нарваться на пулю или мину можно каждую минуту где угодно. Тем более, после всего случившегося. Мы видели, КАК вы работаете, и считаем, что самое безопасное место рядом с вами.

– Ладно, уговорили. И там будет опасно, и здесь вам точно не поздоровится, а бежать из города по насквозь простреливаемой дороге, всё равно, что играть в прятки со смертью. Сейчас пристраивайтесь в хвост колонны. Сначалазаправимся топливом. Вам советую сделать то же. На сколько вёрст хватает бака вашего «крузака»?

– От дороги зависит. Я полагаю, на полтыщщи километров с хвостиком.

– Неплохо.

Попетляв по пустынным улицам, мы отыскали нужный адрес. За глухим заросшим бурьяном забором оказалась с виду заброшенная АЗС с тремя ржавыми обшарпанными колонками. Однако к моему удивлению топливо оказалось свежим и качественным. Рассчитавшись рублями с пожилым заправщиком, мы двинулись в северном направлении, миновали пригороды и через полчаса добрались до леса напротив Райгородка, где и решили переждать до ночи.

Пока народ обустраивал стоянку, мы со Сферой взяли в оборот пленного. Этот нехороший человек, похоже, крепко перетрухнул. В дороге, закатив от страха глаза, он растёкся по сиденью, обоссался и провонял весь салон.К тому же он совсем не пожелал говорить по делу. Едва избавившись от кляпа, он вдруг встрепенулся, скорчил зверскую гримасу, начал орать и грозить жуткими карами, попытался пугать высокими покровителями, потом опять скис и предложил деньги. Когда и это не прокатило, он сжал зубы и демонстративно отвернулся, потешно напялив маску героического высокомерия. Дурачок видимо не знал, что такое интенсивный полевой допрос.

Сначала решили пожалеть мудака и всего-навсего дали понюхать запах свежей смазки из дула хорошо прочищенного ствола. Вздрогнул, напрягся, но ещё больше стиснул зубы. Зря он это сделал. Когда в его ноге стали медленно ковырять ножом, он попытался кричать, но с плотно завязанным ртом это, как минимум, неудобно. Раскололся он на первой же минуте, когда Сфера прихватил пассатижами из мультитула его мошонку и поднёс к причиндалам нож. Естественно, калечить пленного никто не собирался, но напугать до усрачки пришлось.

Он говорил много и торопливо. Выяснилось, что за попыткой нашего захвата стоял всё тот же Царь, он же политический аферист Кононов, который рвался к власти и тайком искал компромат на Стрелкова, Захарченко и других лидеров сопротивления, и при этом старательно трудился на бандерлогов. По делу пленный выложил лишь кое-что, но и то, что рассказал, более-менее прояснило ситуацию. Достаточно того, что он сам лично видел, как Царь не раз тайком контактировал с безопасниками Украины. Другим контактом предателя являлся эмиссар Коломойского – диктатора Запорожья, олигарха, афериста, содержателя и хозяина нескольких карательных батальонов. Записав все показания на диктофон, я приказал завязать пленному глаза и руки, потаскать по лесу и отпустить отсюда подальше.

После допроса начали складываться отдельные части мозаики, и по всему выходило, что Царь не мог действовать в одиночку. На мутной картине всеобщего бардака в Новороссии начали проступать черты большого предательства в верхушке ополчения. Конечно, я понимал, что мои соображения – всего лишь домыслы, требующие подтверждения фактами и расследованием. Но мне и без доказательств было понятно, что о прибытии нашего отряда стало известно противнику. С другой стороны, наверняка укры не знали кто мы, и что собираемся делать. Поэтому рейд нужно начинать безотлагательно, скрытно, стремительно и эффективно. Не смотря на вновь открывшиеся обстоятельства, главной идеей рейда по-прежнему оставалось нанесение противнику максимального урона, ослабление его ударного потенциала и вместе с тем уклонение от прямого столкновения с многочисленной пехотой, чтобы не завязнуть в неравной схватке.

Что касается конкретных планов, то мой расчет был прост: в предстояшей акции мы приковывали внимание противника к северному фронту. Поскольку река Донец не позволяла маневрировать в западном направлении, в панической неразберихе укры скорее всего предположат, что мы двинемся вдоль северной окраины Новороссии в сторону Луганска. А мы, нашумев в Лимане, вернёмся по своим следам назад, пополним ресурсы и немедленно двинем на запад,потом прокатимся по вражьим тылам в южном направлении.

В девять вечера я попросил корреспондентов отдалиться, собрал бойцов и поставил задачу. Меня слегка колотил озноб от нашей наглости, ведь сунуть голову в гадючье гнездо, чтобы укусить главную гадюку, могли либо полные отморозки, либо непуганые идиоты. Считать себя теми или иными очень не хотелось бы. Но со стороны рейд пятнадцати сорвиголов против пяти тысяч карателей наверняка представлялся именно так.

В лесу мирно щебетали птахи, и закатное солнышко проблёскивало через листву. В этот тихий летний вечер неплохо бы посидеть у костра с шашлычком и пивом, слушая гитару и болтовню друзей, но злой рок уже разбудил задремавшую историю, которая встряхнулась и привычно расставила людские судьбы на чёрно-белых клетках добра и зла. А это значит, что нам предстояло сыграть с тем самым злым роком в кровавую игру. А история нас потом рассудит.

В глубине души суть Павла Смирнова противилась будущему кровопролитию. Врождённый гуманизм отчаянно протестовал, вытаскивая из памяти разные аргументы, и о том, что человек звучит гордо, и о том, что подставь другую щёку, и о том, что заплати за зло добром. Но все эти нюни напрочь сметались осознаванием реальности смертельной угрозы всему человечеству. С другой стороны, если за зло платить добром, чем тогда заплатить за добро? Поэтому я загнал все сопливые рефлексии поглубже,понимая, что через несколько часов мне придётся убивать и калечить, отложив в сторону извечный спор совести и справедливости.

За внешним спокойствием молчаливые мужики тоже прятали волнение, украдкой бросая