Именно эта комната была законодательной святыней государства. Там дюжина кресел — для советников и монаршьей четы — стояли по кругу. В центре возвышался подиум, на котором, под стеклянным куполом, росло королевское древо Шолоха.

То самое, с герба: дерево инграсиль. Его упругий стан вьется и гнется, ветви похожи на руки красавицы, а вместо листьев — белые цветы. Крупные, плотные, прохладные, как орхидеи. Инграсиль — дерево-чужестранец (моя юрисдикция, ха!). Оно растет в Пустыне Тысячи Бед и в окрестностях Иджикаяна, а вот в Смаховом лесу — увы. Что не помешало шолоховцам выбрать его государственным символом.

Легенды гласят, что инграсили живые.

Странники, заблудившись в пустыне, теряют голову от жажды. Они подходят к дереву в надежде пожевать его листья, пососать кору в поисках влаги. Но инграсиль не дает себя в обиду: оно съедает наглецов — и, получив их мысли, память и внешность, обретает нежданную свободу. Когда эффект выветривается, дерево возвращает начальную форму. Так инграсили бродят по пустыням…

Впрочем, я отвлеклась.

Впереди показались двери в Зал Совета. Низкий луч солнца пересекал коридор — нелегальный мигрант в бежево-размеренной поступи Дворца.

Луч был до пепла похож на финишную ленточку. Разогнавшись, я сделала рывок и заскользила, как конькобежец.

— Их-ха! — я «ножницами» из пальцев перерубила солнечную нитку. И, не успев обрадоваться, вмазалась в непреклонного гвардейца, охранявшего вход в зал.

«Дзынь!» — его доспехи отозвались на встречу с моим лбом.

— Добрый день. У вас чудесная форма, — бодро отчеканила я и отступила. Страж не ответил. Дисциплина, видишь ли.

Слева от гвардейца стоял стул. Вчера ночью я споткнулась тут, убегая с бала. Тогда здесь спал другой охранник. Но сейчас стул был пуст. И — видно вблизи — окружен почти прозрачным магическим барьером.

Ох. Да мне ещё повезло с траекторией! Десять дюймов влево — и я бы заживо сгорела. Щиты Ходящих никогда не отличались гуманностью.

Я, моргнув, обратилась к нынешнему стражу:

— Ваш ночной коллега жив?

Нет ответа.

— Мы здесь по приказу королевы, — Полынь показал одну из кремовых ташени, прихваченных из ведомства. Гвардеец покосился на печать Ее Величества и нехотя открыл двери в зал.

— Коллега жив, — доложил он. — Его усыпили.

— Чем?

— Прижали к носу тряпку с лилоцветкой.

— Лилоцве-е-е-еткой… — протянула я с видом эксперта.

Кажется, представился случай блеснуть логикой! Ведь лилоцветка — это цветочек, который растёт только на фейкиных холмах. Сделать из него сонный порошок — элементарно, но холмов в столице очень мало, плюс феи никого не пускают к себе просто так — утягивают в подземный танец, прах-с-два выберешься…

Мы с Полынью переглянулись.

— Вир может быть лекарем. В Лазарет налажены поставки этой травы, — я подняла брови.

— Тогда еще поставщиком. Или отличным магом, плюс знатоком конкретного холма.

— А Ходящим вообще закон не писан, — я не собиралась сдаваться. — Прыг-скок — и готово.

— Вы в Зал идёте или нет? — недовольно пробасил гвардеец. — Я на сквозняке стою как бы.

Полынь подмигнул:

— Рановато для теорий! — и с улыбкой пропустил меня вперёд. Настроение у него было таким хорошим, что, казалось, Ловчий вот-вот замурлычит.

Я шагнула через порог — и обомлела. Помните, я говорила про гобелены? Всё. Забудьте. Уже неактуально.

Кто-то вихрем прошёлся по Залу Совета. Содрал со стен шитьё. Рваные клоки материи обвисли грустными лоскутами. Под ними виднелись лаковые панели красного дерева, свидетели истории. Безмолвные прежде. Но не сейчас. Потому что Вир оставил на них послания.

Яркими красками, оскорбляющими взор старины, на стенах пестрели надписи:

«Продолжаем»

«Вторая проверка провалена. Два балла!»

«Что ж творится в этом государстве!»

«Хи-хи»

«Я пописал под тем креслом. Шутка»

И везде — цифра семь. Семь, семь, семь. Скачущая, дрожащая, нарисованная с завалом влево, наклоном вправо, прямая, изогнутая — семерка.

Я сглотнула. Совпадения перестали быть случайными.

Пока Полынь водил по надписями носом — будто близорукая библиотекарша — я повернулась к гвардейцу:

— Отпечатки сняли?

— Судя по ремаркам теневиков, они отсутствуют.

Я тоже вперилась взглядом в стену. Надписи были такими… обычными. И глупыми. Я снова обратилась к стражу:

— Мотив?

— Понятия не имею. Мне эти упыри не доклады… — вдруг гвардеец резко, испуганно закашлялся.

Мы с Полынью обернулись. В дверях, привалившись плечом к косяку, стояла фигура в золотом плаще и глухой железной маске.

Гвардеец побледнел — в цвет серебра доспехов.

— Господин Внемлющий! — угрожающе пророкотал Ходящий, — Это последнее предупреждение.

— А я здесь официально, — Полынь, не глядя, метнул в теневика письмо.

Тот скомкал ташени и бросил на пол:

— Нам не нужны конкуренты.

— Так давайте станем партнерами, — зевнул Ловчий, ползая у кресел. Лужу искал, что ли? Тоже улика ведь. Генетический материал.

Меж тем, недовольный теневик подошел к Полыни и, ухватив за плечо, рывком поднял с пола.

— Ни один из Ходящих не согласится вести дело с вами, — зашипел железнолицый. — Вы — предатель. Всем известно, чем вы занимались во время бунта три года назад.

Полынь неприязненно стряхнул чужую руку с плеча:

— Выйти из игры, когда она становится грязной — это не предательство. Побег — может быть. Отказ, протест, что угодно… А вот вы, помнится, как раз и предали: свое Ведомство и своего Архимастера. Сколько времени вам понадобилось, чтобы переметнуться на сторону короля? Полчаса? Десять минут? Разумный выбор, безусловно. Но именно такие вещи называют предательством — загляните в словарь.

Ходящий тихо зарычал… Полынь хотел добавить еще что-то, но ему помешали.

Потому что в дверях зала показалась она — Ее Величество Аутурни.

Королева прошуршала, как кисть черемухи, и в каждом отблеске солнца на её платье играла улыбка. Волосы Аутурни волнами серебра скатывались вдоль высоких скул, обнимали покатые плечи, широко разливались у талии — на контрасте, там, где тоненькую королеву стягивал корсет. Завитки волос обрывались у спрятанных — но наверняка острых — колен.

И если чем-то и была Аутурни похожа на Лиссая — своего младшего сына — то этим: колкой и удлиненной грацией пальцев, запястий, локтей. И, конечно, глаза — всё те же глаза, зеленые озёра со всполохами янтаря, будто Лес, отраженный в воде; Лес, в котором всё не как у людей, вверх ногами, вверх тормашками; всё обыденное нас смутит, всё нереальное — предвосхищаем…