этом была не единственной племянницей, с которой незамужнюю тетю связывали до конца ее дней столь тесные узы.

На самом деле, именно благодаря присутствию в их жизни столь позитивных образцов как Нанетт, продолжавших приносить радость себе и ближним и в своем «блаженном одиночестве», перспектива невыхода замуж вовсе не выглядела столь пугающей в глазах юных аристократок, как мы бываем склонны думать. Вопреки тому, в чем пытаются нас убедить сочинители, дебютантки, похоже, отнюдь не торопились выйти замуж в первом же сезоне и не склонны были без оглядки принимать первое же предложение. Эмили Лэм, к примеру, ясно давала понять, что ничто, кроме настоящей любви, не подвигнет ее на вступление в брак, и стояла на этом твердо. Когда ранее отвергнутый страстный поклонник, переварив первый отказ, вернулся к ней с повторным предложением, ничего, кроме раздражения, это вызвать не могло: «Я ему прямо сказала… Никогда и не за что не выйду ни за кого, кроме мужчины, которого люблю больше всего на свете, – сообщила она брату. – В каких-то случаях я могу пожертвовать своим счастьем ради счастья других, но это слишком серьезно».

Сама идея, что женщины эпохи Регентства либо выходили замуж за пару сезонов, либо их ждали погружение в забвение и участь старых дев, изобличается как лживая не только средним возрастом аристократок того времени на дату замужества (двадцать пять лет), но и множеством историй о счастливых браках спустя много лет после выхода в свет. Советы не жалеть времени на поиск по-настоящему подходящего партнера можно было прочесть даже на страницах журналов и назидательных книг, проводивших идею, что те, кто «доживет в одиночестве до того возраста, когда развеиваются несбыточные фантазии», с большей вероятностью обретут счастье в супружестве.

Определенно, несколько лет одинокой жизни в свое удовольствие никоим образом не препятствовали последующему выходу замуж. Естественным образом юность для леди Джорджианы Леннокс, внучки герцогини Гордон, была полна «сводничеством и маневрами», – и она послушно флиртовала с богатыми и угодными родителям лордом Хотэмом и лордом Роусом, а также, хотя и не столь послушно, с закоренелыми повесами наподобие Чарльза Гревилла, из дневника которого следует, что как-то раз на загородной вечеринке он заглянул к ней в спальню среди ночи, но в итоге «остался в дураках и ушел ни с чем», по его собственному признанию. Однако же ни одиннадцать лет на рынке невест, ни множество бесплодных флиртов не помешали ей в двадцать восемь лет завязать роман с лейтенантом Уильямом де Росом на два года ее моложе. Малоимущий офицер был во всех отношениях более приятным (и порядочным) младшим братом Генри по кличке «де Рот» [24], того самого, что по слухам «совратил» Гарриет Спенсер, – и некоторые даже тайно считали, что такой мужчина слишком хорош для ветреницы «Джорджи» Леннокс. К тому же она хоть и была миловидна по отзывам того времени, но все равно числилась в «нищенках» по части приданого.

Вышедшая замуж двадцативосьмилетней Джорджи выглядит на портретах того времени куда моложе многих невест того времени. А леди Эмма Эджкамб, сопровождавшая свою тетю леди Каслрей в турне по Европе, вышла в итоге замуж, будучи почти на десять лет старше нее, когда стала третьей женой лорда Браунлоу в 1828 году. Преисполненный тихой любви, а не бурной страсти брак этот стал, тем не менее, результатом свободного выбора, а не сложившихся обстоятельств. При заботливом отце и не чающих в ней души неженатых братьях тридцатишестилетней Эмме не было нужды искать замужества сугубо ради обеспечения себе спокойного будущего. В точности так же и у Марианны Спенсер-Стэнхоуп из состоятельной семьи и в окружении четырех незамужних сестер не было острой надобности выходить замуж. Однако же и она вступила в отчасти прагматичный союз с сорокадвухлетним суррейским землевладельцем по имени Роберт Хадсон.

Отсюда явствует, что при всех неприятных стереотипах женщины и за тридцать, и за сорок не сбрасывались со счетов и могли представлять интерес для холостяков эпохи Регентства. Не служил поздний брак и непременным указанием на то, что до вступления в него женщина не представляла интереса для потенциально завидных женихов. Выглядевшего в 1816 году «малость исхудавшим» лорда Клайва подозревали в «нежной страсти» к леди Эмме Эджкамб; и за леди Луизой Доусон, обосновавшейся вместе с сестрой на Гровенор-сквер, как говорят, до самой смерти ее матери увивался некий не названный поклонник. Она же в итоге пошла под венец лишь в возрасте сорока пяти лет, согласившись стать второй женой преподобного Уолтера Давенпорта. Их биографии в полной мере доказывают, что острой потребности поскорее выйти замуж состоятельные женщины эпохи Регентства не испытывали; напротив, многие наследницы из богатых семей делали это лишь тогда, когда им этого захочется, если вовсе захочется. И самодостаточная Сидни отнюдь не была исключением в этом плане.

Одна категория женщин, однако, иного выбора, кроме замужества, не имела. Речь идет о наследницах огромных состояний, попадавших под мощнейший пресс и особо остро нуждавшихся обычно в срочном выборе «правильного» мужа. Леди Фрэнсис Энн Вейн-Темпест испытала это на себе в полной мере.

В 1813 году после смерти отца она, будучи единственным законнорожденным ребенком, стала богатейшей в Британии наследницей. Ей осталось дождаться совершеннолетия для вступления во владение загородным имением, землями с богатыми залежами каменного угля и рядом работающих шахт в графстве Дарем и внушительным капиталом. Источники того времени оценивали ее доходы в 35 000 фунтов в год, но даже если эта цифра и преувеличена, доходность доставшегося ей имущества все равно была колоссальной. Такое наследство другим женщинам в ту пору могло разве что во сне пригрезиться, поскольку аристократия решительно отдавала предпочтение наследникам мужского пола, передавая им вместе с титулом и состояние, – и такой политики знатные семьи придерживались, даже если это подразумевало наследование в обход дочери кузеном, племянником или еще более дальним родственником. Отец миссис Калверт виконт Пери также сыновей не имел, но его имущество в Ирландии отошло племяннику, а они с сестрой получили единовременно по 20 000 фунтов каждая, да и то лишь потому, что ее отец накопил столь внушительный личный капитал, не подлежавший передаче по наследству.

Сэр Генри Вейн-Темпест же завещал дочери много большее, нежели просто приданое; она получила средства, позволявшие ей оставаться независимой от мужчины до конца своих дней. Более того, ей была дана возможность суверенно править своими делами, представая во всем великолепии. Домик на столичной окраине отныне был не для нее. Не нужно было ни наскребать и копить деньги на выезды, ни выпрашивать у родни карету напрокат.