владений увеличится еще на 18 000 фунтов в год. Да и без учета наследства лорд Стюарт «владел личным имуществом на сумму 26 000 фунтов сверх долговых обязательств». Так разве возможно такое, смиренно вопросил его адвокат, чтобы благородный дворянин с таким состоянием был «склонен платить дань внимания юной леди из сугубо корыстных побуждений?». Лорд-канцлер склонился к заключению, что нет, невозможно.

Но вот от своего возраста его светлости было не так просто откреститься. Хотя адвокаты, умышленно или нет, скостили ему год в своих представлениях суду, ему и по их бумагам в следующем месяце исполнялось сорок. Разница в возрасте между ним и Фрэнсис Энн составляла почти двадцать два года, – и на перспективу столь неравного брака лорд-канцлер взирал почти столь же неодобрительно, как и ее тетя-опекунша, да и, в целом, все наблюдатели. «Видели ли вы что-то ужаснее? – вопрошала одна матрона своих сыновей. – Старый повеса ей в деды годится!» – негодовала она в письме по поводу этой помолвки (для пущего эффекта чуть преувеличив разницу в возрасте). Единодушия относительно пределов допустимого не наблюдалось. Мнения могли сильно розниться и между супругами, и между сестрами, и, что удивительно, между матерью и дочерью. Двадцатичетырехлетняя Гарриет Уильямс-Уинн, к примеру, самолично влюбилась в сорокатрехлетнего соседа и готова была выйти за него, а ее мать этому всячески противодействовала из-за того, что тот был не первой молодости. Аналогичным образом и достопочтенная Мэри Таунсенд в свои 29 лет отнюдь не по настоянию родителей связала свою судьбу с мистером Джорджем Чолмондли, оказавшимся в свои 73 года «на распутье между дорогами в могилу и к алтарю» по ехидному наблюдению потрясенных современников, а отец ее, будучи на двенадцать лет моложе жениха, и вовсе, похоже, был сбит с толку настолько, что от комментариев отказался. Иными словами, строгих правил насчет допустимой разницы в возрасте не имелось.

Разница в возрасте между Фрэнсис Энн и лордом Стюартом стала, однако, объектом беспрецедентных насмешек со стороны сатириков. Просто именно тогда вошли в моду беспощадные издевки над юными дамами, настолько помешанными на выходе «замуж за старых денди, годящихся им в деды», что его светлость стали иронично величать не иначе как «лучший из доступных возлюбленных – в его-то годы». Если за его браком и крылся «расчет», то Чарльз расплатился за это сполна и даже сверх меры. Мало того, что его не пинали только ленивые журналисты, сатирики и карикатуристы, так еще и в свете о нем пошла самая дурная молва. Миссис Тейлор так и не представила суду каких-либо документальных доказательств того, в чем, собственно, состоит его «развязность и распущенность», но множеству людей его круга были, бесспорно, известны в обилии гулявшие среди вхожих в джентльменские клубы Св. Якова истории его приключений. Сам по себе тот факт, что в апреле и мае 1818 года у Уайта принимали ставки на то, женится ли он в итоге на Фрэнсис Энн, свидетельствует о том, что членами, как минимум, этого клуба, вопрос о перспективах их брака живо обсуждался.

Лорд Стюарт по отзывам тех, кому довелось встречаться с ним на континенте в последние годы, снискал себе репутацию человека тщеславного и расточительного. Будучи любителем щеголять в парадных мундирах, густо увешанных военными и гражданскими наградами, он заработал себе прозвища «золотой павлин» и «принц Чарльз». Что до его экстравагантной расточительности, то достаточно сказать, что министерство иностранных дел даже вынуждено было как-то раз направить ему официальное предупреждение о недопустимости трат на его посольское домохозяйство сверх положенного ему оклада.

Вдобавок ходили целые легенды о его любовных похождениях. Репутация распутника в прошлом (и даже в настоящем) в те годы не обязательно делала мужчину недостойным женихом в глазах родителей и общества в целом. Сэр Джон Шелли двенадцать лет состоял во внебрачной связи с замужней леди Хаггерстон (сестрой морганатической жены принца-регента миссис Фитцерберт) к тому дню, когда сделал предложение богатой наследнице Фрэнсис Уинкли, но сосватавшие их его близкие друзья лорд и леди Сефтон, похоже, не придавали этому ни малейшего значения. В точности так же и тот факт, что избранник леди «Гаррио» Кавендиш лорд Гренвиль Левесон-Гоуэр («необычайно красивый» младший сын маркиза Стаффорда) имел двух внебрачных детей – и не от кого-то, а от ее же тети леди Бессборо, – не вызвал возражений отца Гаррио против их помолвки. Свадьба состоялась в 1809 году с полного родительского благословения со стороны обеих семей. Гаррио даже стала одной из целого ряда дам эпохи Регентства, принявших под семейный кров «естественных», как тогда говорили, детей своего мужа, – и это считалось в порядке вещей и делалось с улыбкой и распростертыми объятиями, если, как в данном случае, эти его дети были добрачные.

На самом деле юные дамы эпохи Регентства, искавшие себе мужей в круговерти сезона, были куда менее наивными по части интимных дел, нежели заставили нас полагать пришедшие им на смену чопорные представительницы Викторианской эпохи. В 1808 году, вернувшись с гостевой охоты, граф Спенсер не преминул в деталях рассказать незамужней леди Саре, кто там еще был: любовница хозяина и ее многострадальный супруг; бывшая куртизанка в сопровождении «естественной» дочери ее покойного мужа от другой женщины; и еще целый рой детей, в происхождение которых он предпочел не вдаваться. «Самый подходящий для тебя набор людей!» – весело отреагировала его дочь, прежде чем пересказать этот анекдот своему брату Бобу. Вот и Гаррио наверняка знала о пятнадцатилетнем романе лорда Гренвиля со своей тетей задолго до выхода за него замуж, даже если и не одобряла этой их связи.

С учетом этого не удивительно, что у Чарльза за шесть лет вдовства была пара любовных связей, но вот то, что кое-какие его интрижки всплыли, бесспорно, причинило ущерб его репутации, как и, в целом, не всегда подобающее дипломату поведение. О его романе с герцогиней де Саган на континенте было общеизвестно (в том числе и венской тайной полиции, отслеживавшей каждую его ночь в ее будуаре), да и на родине он как-то раз вызвал весьма недовольные комментарии в свой адрес после того, как воспользовался якобы давкой на выходе из театра для того, чтобы прижаться к дочери одной графини. Также ходили легенды о его уличных драках с венскими кучерами и беспробудном пьянстве, из-за которого он как-то ночью проспал воров, вынесших из его дома все ценное. Еще сообщали, что под его началом британское посольство превратилось в «en bordel et en trîpot» [26]. Если именно об этих его привычках сообщали миссис Тейлор авторы анонимок,