Патерналистская утопия – научить/заставить немцев «думать по-нашему» – породила целый блок странных неологизмов, способных потянуть лишь к спонтанной советизации. На партийном активе СВАГ в апреле 1947 года начальник УСВА земли Тюрингия И. С. Колесниченко предложил коллегам неожиданную политическую формулу. «Нам нужно осуществить здесь не только военную оккупацию, – заявил он, – но и идеологическую оккупацию (здесь и далее курсив наш. – Авт.) и всеми средствами нашего искусства слова и пропаганды заставить немцев смотреть на вещи нашими глазами, чтобы они думали так, как мы хотим. Пусть это будет длительный процесс, но все же нам лучше, чтобы они после нашего ухода думали о советской власти, а не об английской или американской демократии»244. К счастью для немцев, на том же партактиве выяснилось, что в УСВА земли Тюрингия есть всего несколько офицеров, способных вести подобную «оккупацию»245. Масштабный замысел был благополучно похоронен, ни у кого не вызвав сожалений. Но обратим внимание на последнюю фразу Колесниченко об английской или американской демократии. В ней явно чувствовались саркастические кавычки, окружившие слово «демократия», – ведь она была не «наша» и не «подлинная». А своей правильной «демократии» сваговские политофицеры пытались долго и усердно обучать немцев.

Пресловутый мем «советская демократия» расставлял в сознании сваговцев опасные психологические ловушки. За одним и тем же словом у сваговцев и немцев, за исключением, может быть, членов СЕПГ из бывших коммунистов, да и то не у всех, скрывались непохожие, чуждые друг другу реальности. То, что сам советский оккупационный режим, конечно же, самая правильная «демократия», не обсуждалось, а вот то, что у немцев может быть в голове что-то иное, в расчет обычно не принимали либо отвергали за буржуазность. Что вообще означает «демократия» на сваговском (советском) политическом языке, наверное, задавали себе вопрос немцы. И как это слово сваговцы соотносят с немецкой реальностью? Что, например, имел в виду генерал Дудоров, когда в августе 1946 года заявил, что «немцы далеки еще от действительной демократии»246. Ведь Дудоров знал только один политический режим – сталинский, привык к нему и твердо усвоил, что именно так и выглядит демократия – однопартийная система, послушание и неукоснительное следование предписаниям начальства, единодушное голосование за «нерушимый блок коммунистов и беспартийных», всегда передовой рабочий класс и т. п.

В свою очередь, немцы даже не то чтобы не понимали демократии по-советски. Они скорее боялись ее. Боялись высказываться на собраниях, обсуждать решения, которые для них готовили под присмотром политофицеров. Люди знали цену неосторожного слова, никогда толком не понимая, что еще может не понравиться «советским». Предпочитали помалкивать. Потому и чувствовали себя, по оценке того же Колесниченко, «как бы в тисках диктатуры», ждали разрешения всех вопросов сверху. То, что Иван Сазонович называл непониманием «сути демократии»247, на деле было защитной реакцией, немецким слепком с протоколов многочисленных сваговских собраний, где выступать людей вытягивали чуть ли не за уши, а критическое замечание было едва ли не гражданским подвигом, легко пресекаемым жесткими репликами из президиума. Это была та еще «демократия».

Общинные выборы в СЗО немцы, пусть и под присмотром СВАГ, все-таки проводили не по-советски. Они были альтернативными, что привело советских кураторов в состояние легкого шока и растерянности. Генерал-майор Колесниченко впоследствии признавался, что для сотрудников УСВА федеральной земли Тюрингия «проведение общинных выборов явилось делом необычным. Мы имели наш, советский, опыт выборов, в которых Коммунистическая партия выступает в блоке с беспартийными, выставляя единый список кандидатов. Здесь же каждая партия выставляла свои списки кандидатов, общественные организации выступали со своими списками»248. Мало того что сваговским политработникам пришлось терпеть и смиряться с этой необычной многопартийностью. Дикой казалась сама возможность предвыборной борьбы, сравнение кандидатур избирателями, состязательность, при которой во власть могли попасть «не те» и «не наши».

О предвыборной деятельности, выходившей за рамки одобренного и утвержденного, начальству докладывали как о чем-то чрезвычайном. Выступления партийных руководителей таких буржуазных партий, как Христианско-демократический союз (ХДС) или Либерально-демократическая партия (ЛДП), воспринимались как «вредное явление среди населения»249, вызывая желание кого-нибудь арестовать за «не те» речи. Донесения о предвыборной активности партий, как это было, например, в провинции Мекленбург, пестрели на полях недвусмысленными резолюциями: сделать все, чтобы «воспретить работу» «неправильных» партий там, где они чересчур активны. Когда начальник УСВА Мекленбурга генерал Скосырев получил донесение, что Христианско-демократический союз не только агитирует против СЕПГ, но еще и вербует новых членов и создает новые партийные ячейки, последовало указание запретить подобные действия, во всяком случае, ничего подобного не делать без ведома комендантов.

Без надзора не остались даже местные руководители СЕПГ. Стоило члену провинциального президиума этой партии Р. Бозе сказать в узком кругу однопартийцев: «То, что сейчас происходит в партиях, является делом рук русских. Все делается только под давлением русских», – как генерал Скосырев тут же приказал «специально наблюдать» за вольнодумцем. Участие духовенства в предвыборной агитации, по мнению генерала, вообще было «против демократии». Он потребовал от подчиненных «принять меры против подобных». Предвыборные листовки печатать без санкции комендантов тоже было нельзя. За это могли и арестовать250. Поддержка оккупационных властей была только у одной партии – СЕПГ. Так многопартийные немецкие выборы пытались приблизить (и приблизили) к советскому однопартийному шаблону.

В нашу задачу не входит разбор общинных выборов в СЗО. Для нас важны советские отражения этой избирательной кампании. Та «демократия», которую советские оккупационные власти допустили в своей зоне и которая казалась политически мыслящим немцам неполноценной имитацией, даже она, убогая и ограниченная, представлялась некоторым сваговцам удивительным явлением. Наблюдения за немецкими выборами толкали к мыслям крамольным и неправильным. В сентябре 1947 года старший лейтенант Г., служивший в Германии с 1945 года, позволил себе опрометчивое высказывание в кругу сослуживцев: «Здесь в Германии в нашей зоне имеется три партии, которые выступают отдельно со своей политической программой – это и есть демократия, а у нас в СССР одна партия, что это за демократия?» С товарищем Г. побеседовал замполит комендатуры и убедил заблудшую овцу раскаяться251. Но раскаяние не спасло крамольника. Начальник Политуправления СВАГ заверил начальство, что Г. в ближайшее время будет откомандирован в СССР252. Надеемся, что этим его неприятности ограничились.