– Ничего страшного, если кухонная дверь закрыта. Но беда в том, что ты и кухонную дверь не запираешь. Дважды оставила ее открытой.

Страх пробрал Чарити до костей. Новый свитер вдруг сделался кусачим.

– А почему это тебя волнует? – Внезапно возникшее чувство незащищенности заставляло оценивать каждое движение Далтона, когда он подошел на шаг ближе. Его глаза отражали электрический свет, и она увидела в них нечто неожиданное: тревогу.

– Чарити, ты живешь одна. – Он обвел рукой вокруг. – В огромном доме.

Да, но это дом ее детства, и уж чего-чего, а страха она здесь не чувствовала.

– На острове нет преступности.

– Преступность есть везде. – На скулах Далтона заиграли желваки.

По какой-то абсурдной причине эта фраза и выражение его лица ее успокоили, нервозность исчезла и уступила место любопытству.

– А ты не очень-то доверяешь людям, да?

– Люди бывают всякие. Может быть, как раз ты слишком доверчива.

Чарити попыталась улыбнуться:

– Наверное. Вот тебя впустила.

Шутка застала Далтона врасплох. Он еле заметно усмехнулся:

– Что и требовалось доказать.

Она достала из ящика связку запасных ключей и сняла один ключ с кольца. Проверила, подходит ли к замку, и протянула Далтону.

– Вот ключ от кухонной двери – на случай если тебе что-то понадобится. А веранду я оставлю открытой. И с этого дня обещаю всегда запираться.

Чарити сама не поняла, почему решила дать ему ключ. Но Далтон беспокоился о ней, и это было приятно.

* * *

Далтон не сказал, что видел, как кто-то крался вокруг дома. Это случилось после отъезда дяди Гарольда и повторилось несколько раз, поздно ночью. Тень проскользнула к дому с пляжа и исчезла. Далтон обогнул дом. Никого. На следующий день он поискал следы и ничего не обнаружил. Неужели подвело воображение?

Эмили Радд заехала за Чарити на красном спорткаре, стоившем, наверное, больше, чем весь коттедж Барлоу. Вечер выдался безветренным; Далтон засиделся за томиком Хемингуэя и закончил читать уже за полночь. За окном прибой плескался о берег. Хлопнула дверца машины, послышался женский смех. Далтон выглянул в окно и увидел незнакомый автомобиль. Давно пора было спать, но он хотел убедиться, что с Чарити все в порядке. И не зря. Снова послышался ее смех, и в круге света от веранды возникли два силуэта: Чарити и какого-то парня. Почему она так спотыкается?

Далтон накинул рубашку и выскочил из коттеджа. Пробежав напрямик через веранду, отпер дверь кухни и оказался у парадного входа как раз в тот момент, когда в холл ввалилась Чарити вместе со смуглокожим хлыщом.

– Привет! – произнес Далтон.

Верзила сердито уставился на него, по-хозяйски обнимая Чарити. Далтон выставил перед ним руку, не пропуская дальше.

– Я Далтон.

Верзила неохотно кивнул. Чарити оперлась о косяк.

– Это мой…

– Брат, – закончил Далтон вместо нее и так приветливо улыбнулся, что парень слегка отпрянул.

Чарити хихикнула.

– Ну что, сестренка, выпила лишнего? – грозно спросил Далтон.

Она смахнула волосы с лица.

– Всего пару бокалов вина.

– А может, пару бутылок? – Далтон взял ее за руку и переадресовал вопрос кавалеру, который тут же поскучнел и явно распростился с планами на ночь. – Дальше мы сами. Очень любезно с твоей стороны, что проводил ее до дома. – Мужчины обычно способны верно оценить возможности соперника, а такие, как этот, поджимают хвост, стоит лишь намекнуть. Далтон не часто полагался на грубую силу, но при необходимости мог показать даже гризли, на что способен. И если хлыщ в темном костюме надумает сунуться в дом, ему придется пересчитать ступеньки на входе. – Спокойной ночи.

Осклабившись напоследок, парень ретировался, на полпути к машине крикнув:

– Я позвоню!

Чарити помахала рукой, но он только припустил быстрее.

– Я вообще почти не пью. – Она повернулась к Далтону и повисла у него на плече.

– То-то на ногах не стоишь.

– Я нервничала, – громко прошептала Чарити прямо ему в ухо. От нее пахло вином и еще чем-то сладким.

– Тебе нужно выпить кофе.

Далтон повел ее на кухню. Посреди столовой Чарити вдруг резко остановилась.

– А дядя Гарольд тебе рассказывал, как мы здесь танцевали? Вот и стол передвинули. – Она протянула руку в направлении стола. – Бабушка с дедушкой любили танцевать. Их дядя Гарольд учил. – Хотя Чарити не нравилась Далтону в таком состоянии – глаза стеклянные, язык заплетается, – он понимал, что воспоминаниям легче пробиться сквозь толщу лет при помощи алкогольной смазки. – Я скучаю по бабушке и дедушке. Это глупо для взрослой женщины?

– Нет. – Он тоже скучал по Мелинде и Кисси, и порой больше всего по ощущениям, по звукам и запахам. Проходя мимо детской площадки по пути домой с работы, слышал девчоночий смех, так похожий на смех его дочери, и искал ее глазами. Но не находил.

Чарити положила руки на стол.

– Ты когда-нибудь хотел снова стать ребенком?

Все, что он хотел, – это унять боль. Усмирить демонов.

– Быть ребенком проще. Хотел бы я перенестись в то время, где было проще?.. – Его руки задрожали. – Да. Хотел бы. Каждый день.

– Далтон? – Чарити посмотрела ему в лицо.

У него защипало в носу. Во взгляде Чарити было столько искренности и чистоты…

– Разве от этого становится легче?

У него сжалось горло.

– Разве боль стихает?

За прошедший год Далтон научился сглатывать слезы. Подавлять эмоции. Однако стоящая перед ним странная женщина видела его насквозь и нахмурилась – он отвечал обманом на ее искренность. А он стискивал зубы, прятался за свою выдержку. Так что оставалось одно. Далтон сделал вдох и с шумом выдохнул. И тогда проступила первая слезинка. Скатилась по щеке, добежала до подбородка.

За первой слезой последовала вторая, затем третья. Как ни странно, даже эти капли принесли облегчение. Далтон и Чарити стояли лицом к лицу в столовой, где когда-то, в далеком детстве Чарити, танцевали, где жизнь полнилась любовью и радостью. Чарити тоже несчастна, догадался Далтон, может быть, не меньше, чем он. И он не стал вытирать слезы, а они все текли и текли. Дыхание успокоилось, сердцебиение прекратилось, но он продолжал плакать в полную силу и этого не стыдился.

Было так тихо, что Далтон и Чарити слышали только свое дыхание. Вдохи и выдохи. Но что-то другое, невыразимое было разлито в воздухе, наполненное вкусом безнадежности – но и чем-то новым. Освежающим, несущим надежду. Далтон был в трауре больше года. Теперь ему дали шанс выплакать свое горе. И он увидел разницу. Скорбь о навеки утраченной любви – и понимание того, что жизнь продолжается.