Во всяком деле хочется новизны и совершенствования. Один из старших ребят, брат Валерки Сизова, отремонтировал в патефоне пружину. А Генка Лавров придумал, как усилить звук.

— Где наш горн?

Горн с воткнутым в него «моим» мундштуком валялся на широкой стропилине под крышей. Потому что в первый день, когда я принес мундштук, все в него по очереди потутукали, поразвлекались, но оказалось, что и с мундштуком игра ни у кого не получается: уметь надо. И забросили.

А теперь вспомнили.

Достали горн. Выдернули мундштук. Присоединили горн к мембране через трубку от противогаза. И пионерский сигнальный инструмент зазвучал, как граммофонная труба!

Ну, не так громко, конечно. И со всякими там скрипами и хрипами. Но все равно мы возликовали! И прослушали все наши пластинки!

И Темчик слушал. Но... как-то нервно. Нетерпеливо. Крутил в пальцах вынутый из горна мундштук, иногда подносил его к губам. А когда прокрутилась последняя пластинка, торопливо спросил:

— А на горне... разве на нем никто не играет?

— Да никто не умеет. Один пердёж получается, — сообщил бесцеремонный Рыжий. Темчик не обратил внимания на неприличное выражение.

— А... можно попробовать?

Ему, конечно, разрешили. Освободили горн от шланга, Темчик быстро вставил мундштук на место. Поднес к губам. Дунул раз, другой. Ничего особенного. Рыжий хихикнул:

— Я же говорил...

Но Темчик вдруг поднял трубу повыше и окатил нас чистым, ясным сигналом. Похожим на тот, что играло радио перед утренней передачей «Пионерская зорька»...

Потом он объяснял нам, что у него есть дядя, он трубач в оркестре какого-то московского театра. И этот дядя показывал Темчику, как играют на трубе...

Патефон и пластинки были на время забыты. Звук боевой трубы созывал нас для игр в партизан, мушкетеров и прочих борцов за справедливость. Эти игры были овеяны новой романтикой, потому что теперь у нас был трубач.

...В повести я подробно описал бы эти игры. И особенно — как они начинались. С ясного сигнала горна, похожего на мелодию песенной фразы

Заводы, вставайте, шеренги смыкайте...

Тонкий легонький Темчик с разбега взлетал на высокую поленницу, изгибал талию, подбоченивался, высоко вскидывал горн. Его гибкая фигурка силуэтом рисовалась на фоне вечернего неба. Это, по-моему, были для Темчика мгновения высшей радости.

Заводы, вставайте...

И наша компания сбегалась к воротам большой ограды...

Но в сигналах Темчика, обещающих азарт долгих (до синих сумерек) игр, приключения и радость ребячьего братства, мне слышалась и тайная нотка печали. Напоминание, что Темчик с нами ненадолго.

Кончилось все раньше, чем мы ждали. И довольно драматично.

И потом во всем винили Таисию Тихоновну, которую мы называли «пистолетным» прозвищем — ТТ...

Но об этом позже. А сейчас надо заниматься нынешними делами.

* * *

Надо звонить художнику по поводу иллюстраций к «Кашке» и «Кречету», которых собирается издавать Челябинск (если верить сегодняшнему звонку из издательства). Надо, превозмогая отчаянную боль в пояснице, ковылять на почту — платить за телефон и отправлять письмо молодой писательнице Ане Ветлугиной, которая прислала мне свою славную, хотя и трагическую книжку.

Надо опять читать чужие рукописи и отвечать авторам.

А еще надо купить консервы котам. Им-то наплевать на мое мироощущение (и, наверное, правильно).

Итак — сцепи зубы и вставай...

«Заводы, вставайте...»

Кстати, не так давно видел сон. Какой-то громадный пустырь, рельсы, металлолом, штабеля шпал. Хмурые люди. Много людей, и я знаю, что они доведены до отчаяния нынешней безысходной жизнью. Но отчаяние это — беспомощное, не собранное воедино.

И вдруг на штабель с решительного размаха взлетает мальчик. Взметывает себя на высоту. Он только что был рядом — маленький, тощий, незаметный, в серых джинсах, серой рубашке. И вот он выше всех, над нами. Вскидывает голову и вдруг... начинает петь. Звонко, чисто — на все пространство. Он поет только два слова:

Этот сон никак не связан с памятью о Темчике. Он связан с нынешними днями. Не приведи Господи, если у кого-то все же лопнет терпение, кто-то «встанет»...

18.04.97

«ОДНАЖДЫ ИГРАЛИ...»

Итак, продолжение сюжета...

К ТТ приехал в гости брат (то ли родной, то ли двоюродный). С сыном лет тринадцати. То есть с племянником ТТ. Звали племянника, по-моему, Гоша. Пусть будет Гоша.

Гоша ходил в отутюженных брюках и новой тюбетеечке. И складочки на брюках, и тюбетеечку ему, конечно, простили бы (как простили Темчику панамку), если бы Гоша в остальном оказался «нормальным пацаном». Но он держался обособленно, в играх не участвовал. Разве что в лото или в подкидного соглашался поиграть, когда мы собирались на большом крыльце. Садился на ступени, осторожно поддернув брючки и оглянувшись, словно боялся кусачих насекомых. Во время игры поджимал губы, как Таисия Тихоновна, когда она снисходила до бесед с необразованными соседками.

Гошка был высокий и тонкий. «Как глиста», — говорил Пашка Шаклин. Гошкин папа, брат ТТ, тоже был высокий и тощий. Я его плохо помню. Запомнил только, что по вечерам (когда мы еще играли, но времени было уже около десяти часов) он обязательно шел в туалет. В цветном халате своей сестры. Из-под халата торчали волосатые щиколотки.

Туалет, кстати, был новый. Старый стоял в дальнем конце двора, недалеко от помойки, но той весной его снесли и построили другой — на пустой лужайке рядом с флигелем. Стараниями Ивана Георгиевича. Жильцы флигеля возмущались, но напрасно — Иван Георгиевич был во дворе главный. Он говорил, что заботится о всеобщей пользе — до новой уборной ходить ближе. Это была правда. Только вот свежести летнего воздуха это строение посреди двора не способствовало...

Если мы сидели на крыльце и Гошка был с нами, его отец, возвращаясь, бросал на ходу:

— Георгий, домой.

Если племянник ТТ после этого позволял себе задерживаться (должен же он был показать свою самостоятельность), ТТ через минуту высовывалась в окошко:

— Го-ошенька! Пора ложиться спа-ать!

Гоша снисходительно пожимал плечами и шел.

Однажды он снизошел до игры с остальными в чику. Вернее, в «обстенок», когда пятаком бьют о кирпичную стену, стараясь, чтобы твоя монетка упала поближе к монетке соперника. И во время этой игры они поссорились с Пашкой Шаклиным. Кто там был виноват, не знаю, меня рядом не было. Возможно, и Пашка. Но говорят, Гошка сказал: