В первый день «Аль-Хавиджа» часто сменяла аллеи ветров, они вздымались и опадали, пневматоры работали на полную катушку, приводя в движение ликотовые крылья воздушных мельниц; и вдобавок ко всем остальным ощущениям, по всему аэростату неустанно проходила деликатная дрожь, то быстрее, то медленнее — и Алитея начала страдать тошнотой уже после первого часа путешествия. На обед еще пришла, но ничего не ела; Абель выпендривался, с усмешкой пожирая куски мяса. Алитея, слегка побледневшая, работая веером так энергично, что можно было опасаться за запястье, чтобы немного отвлечься, вступила в оживленную беседу с соседом по столу. Это был Забахай, один из трех вавилонян (кабины Z, H, N), молодых гвардейцев Семипалого, возвращавшихся домой через Эгипет. Двоих остальных звали Урч и Кистей или Гистей — дело в том, что этого последнего было трудно понять, он заикался и шепелявил, частенько трясясь всем телом. Товарищи его объясняли, что он получил неудачный удар по голове во время драки в корчме; морфа Навуходоносора должна была помочь ему собраться в единое целое. Тем временем, уже явно проявлялись первые признаки потери Формы: у Гистея начали расти волосы на веках и внутренних сторонах ладоней, из хряща левого уха выскочил ноготь, а кожа на предплечьях постоянно меняла цвет, покрываясь фиолетовыми пятнами. При всем при том, спать он мог только стоя, и при этом жевал дерево, полки и стулья. Во время встреч в столовой все зыркали на него подозрительно. Последним пассажиром (кабина М) была высокого рода неургийка среднего возраста, которая регулярно, раз в несколько месяцев путешествовала в Александрийскую Библиотеку, куда ее посылала Воденбургская Академея (как об этом сказал капитан). Одевалась она в мужские шальвары; руки пыли покрыты нордическими татуировками. В ходе первого же обеда она упилась красным вином, а заснув — громко храпела. Шулима щелкнула веером, и Вавзар, дергая себя за бороду, вызвал двух доулосов из экипажа; те чуть ли не силой затащили шатающуюся неургийку к ней в каюту. Тогда пан Бербелек не узнал ее имени.

— Упиваясь, процитировал классика Ихмет Зайдар, когда двери за доулосами закрылись, — человек добровольно идет в рабство.

— А у мммення вссегддда голловва кррррепкая, — заявил Кистей.

Разговаривали по-окски и по-гречески. Сам пан Бербелек ел молча. На него никто не обращал внимания.

Вечером он вышел покурить на смотровую палубу. Планы наступления необходимо обдумывать в спокойствии, в моменты полнейшей эмоциональной отстраненности, холодного безразличия к отчизне и врагу. Точно так же — и планы преступлений. Место. Время. Метод. Придется ли поглядеть ей в лицо? (А вдруг она и вправду пришла не от Чернокнижника?) Вынужден ли я буду это сделать? Он глубоко затянулся горячим дымом. Придется.

Свинья колыхалась под его ногами, они как раз перескакивали со спины одного ветра на спину другого, пришлось схватиться за ликотовую сетку. Склонившись, он глянул вниз. Вихрь свистел между пальцами, трепал волосы, погасил никотиану. Заходящее Солнце растянуло по всем неровностям земли и арабескам пейзажа водянистые тени. «Аль-Хавиджа» летела над страной тысяч озер заката. Долины, овраги, склоны — все было залито тенью; с высоты и не видно, движется ли хоть что-нибудь еще в этом потоке мрака: всадник — едва заметная точка, речное судно — белый парус над поверхностью затоки. Только лишь когда он всматривался в одну выбранную подробность, заякорив на ней взгляд — только лишь тогда можно было заметить ее движение, медленное, равномерное бегство.

Пан Бербелек услыхал скрип двери.

— Как она себя чувствует? — спросил он.

— Заснула, рвота прекратилась, — ответил Абель. — Порте дал ей какие-то травы. Рабыня госпожи Амитасе принесла тебе письмо. А как высоко мы летим? А вдруг сетка не выдержит…

— Выдержит. — Пан Бербелек выкинул никотиану, вихрь тут же ухватил ее, падающий к земле окурок они уже не увидели. — В Александрии… прикажу учредить для вас фонд с выплатой ренты; тебе дам права исполнителя, Алитея станет распоряжаться своей частью, когда ей исполнится шестнадцать; так что будете обеспечены.

— Вы с Зайдаром поедете на охоту? С тобой ничего не случится. Возьми меня с собой, я уже не ребенок, опеки над собой не требую. А в чем вообще дело? Если бы ты погиб, мы и так бы все унаследовали после тебя, правда?

— Ладно, не бери дурного в голову.

— Капитан обещал мне показать завтра макинное отделение.

— Мило с его стороны.

Они оба поглядели направо, когда из кабины N на смотровую палубу вышел Гистей. Он отдал легкий поклон; отец с сыном ответили тем же. Потом вавилонянин начал что-то напевать под нос, ритмично раскачиваясь на пятках. Пан Бербелек с Абелем вернулись к себе.

Письмо от эстле Амитасе вовсе не касалось того, чего ожидал Иероним. Возможно, я смогу помочь твоей дочери. Приду после заката. Позволишь? Пришли слугу. Ну да, она же видела, как под конец обеда девочка позеленела лицом и почти что сбежала от стола, а потом, уже в коридоре, схватилась за живот. А на ужин Алитея уже не пришла, и Амитасе, естественно, начала расспросы. Ее и вправду это волнует, или она просто желает втереться в доверие, замылить глаза? Но Антона послал.

Шулима появилась вместе со своей рабыней, черноволосой девушкой римской морфы, с длинными, стройными конечностями и снежно-белой улыбкой. Зуэя осторожно разбудила Алитею. Пан Бербелек вопросительно глянул на Шулиму. Та указала на дверь, ведущую на балкон.

Было уже очень холодно, женщины дополнительно окутались шалями, Иероним набросил на себя хумиевый плащ. На носу и корме горели масляные лампы, сквозь узкие окошки наружу падал свет из кабин — но как только Абель закрыл за собой двери, их тут же окутала густая ночь.

Ночь ночью, но пронзаемая желто-красным сиянием Луны. Спутник был в полной фазе, тяжелый пирокийный фонарь, подвешенный посреди небосклона — если глядеть прямо, то он почти ослеплял. Гистея точно ослепил, вавилонянин стоял неподвижно, опершись спиной о стену с широко открытыми глазами, по подбородку стекала слюна.

— Спит, — буркнул Абель.

— Оставьте меня, — стонала не до конца еще проснувшаяся Алитея. — Да в чем дело, даже поспать уже нельзя… Абель, скажи же им…

— Тиии… — Шулима охватила Алитею плечом, склонилась к ней; вторая рука деликатно взяла девушку под подбородок и повернула ее лицо к Луне. — Посмотри, — шептала она, — Луна ведь не неподвижна, она плывет, мы все плывем вместе с нею, волна на волне, на волне, ты не можешь сопротивляться, не можешь, ты плывешь вместе с нею, плывешь вместе с нами. Возьми.

Зуэя, которая ненадолго вышла, теперь появилась с металлической миской, наполовину заполненной водой, и подала ее Алитее. Девушка, непонимающе глянула на Абеля, на отца, на Шулиму, на миску, снова на Шулиму и, колеблясь, взяла посудину.

Эстле Амитасе отошла от Алитеи.

— Выпрямь руки, — сказала она. — Отойди от стены, ты стоишь на собственных ногах, никто тебя толкать не будет. Погляди на ее отражение. Ты плывешь. Не отводи глаз! Ты плывешь, упасть не можешь. Она совсем не тяжелая. Ты возносишься на чистых волнах. Спокойно. Тело само прекрасно знает. Гляди.