Альмод перевел взгляд с пропойцы на нее.

— Этот тип тебе чем-нибудь дорог?

— Ничего не было, господин целитель! — всхлипнула Линн.

— Да мне плевать, с кем ты и как. Я спрашиваю, это существо тебе дорого? Или просто один из тех, кто не прочь поживиться там, где отпор дать некому?

Линн замотала головой. Как хочешь, так и понимай.

— Он. Тебе. Нужен? — медленно повторил Альмод, начиная звереть.

— Господин целитель, отпустите! — взвыл мужик.

Линн снова мотнула головой.

— В ноги пал бы, если бы мог, — продолжал пьяный. — Никогда больше…

— Это точно, — сказал Альмод, останавливая ему сердце. — Никогда больше.

На честь прачки ему было плевать, на сплетни в свой адрес тоже, но чтобы какой-то пустой пропойца крыл его в лицо непотребными словами?

Он распустил плетение, сгущавшее воздух. Тело осело мешком, хрипя и дергаясь, на штанах расплылось мокрое пятно. Линн взвизгнула не своим голосом и все-таки упала в обморок, выронив ребенка.

Альмод, метнувшись, едва успел подхватить малыша. Кто-то завопил, но Альмоду было не до того. Ребенок не кричал. Беззвучно дернулся, словно пытаясь зайтись кашлем, ухватил ртом воздух, снова и снова, губы казались уже не синими, а почти черными.

— И ребенка сейчас убьет, нелюдь! — заверещал женский голос. — Мужика убил, и хозяйку евойную, а теперь и дитя… Вон, задыхается.

Альмод выругался вслух, оправдываться было некогда. Плюхнулся на землю, скрестив ноги, уложил малыша поперек колен, торопливо стаскивая курточку и рубашонку. Грудь ребенка судорожно вздымалась, и с каждым движением словно проваливались промежутки между ребрами и ямки над ключицами. Альмод сунулся в сумку, вытряхнув рядом с собой обрезки перьев. А так надеялся, что не пригодятся… Оглядевшись, притянул из шалаша свой нож.

— Зарежет, как пить дать зарежет! — причитал тот же голос. — Да что ж это деется!

Альмод ухватил нож за самый кончик, точно перо. Подвинул ребенка так, чтобы голова запрокинулась, левой рукой прощупывая хрящи гортани. Творец милосердный, до чего же все мелкое!

— Да что ж вы смотрите, мужики! При всем честном народе нечисти жертву приносит!

Альмод не глядя отшвырнул кликушу: копаться в разуме — впрочем, он здорово сомневался, что у бабы вообще есть разум — было некогда. Визг взвился до нечеловеческой высоты и стих. Что-то зазвенело — кажется, опрокинулся котелок.

Нащупав нужный хрящик, Альмод воткнул в него самый кончик ножа.

Кто-то помянул Творца, кто-то демонов, кто-то рванулся к нему. Альмод поднял голову, рявкнул:

— Прочь!

Люди шарахнулись, точно испуганные лошади, тот, что оказался ближе остальных, так отчаянно кинулся назад, что потерял равновесие.

— Первого, кто сделает хоть шаг ко мне, убью, — предупредил Альмод.

Вставил стержень пера в рану, еще одно перо. Третье? Нет, некуда.

Кто-то шевельнулся. Альмод уронил на него галлон воды. Мужик скорчился, воя в ужасе. На краю поля зрения кто-то понесся прочь.

Ребенок не дышал. Альмод выругался, подтолкнул почти угасшее сердце. Дернулись ребра, раздвигаясь, засвистел воздух, проходя сквозь перья.

Альмод на миг прикрыл глаза. Снова потянулся к нитям. Заколебался. Может быть, стоит убрать пленки тем же плетением, которым он убивал попавших в тело тварей, а потом вычищал вызванное ими омертвение? Сумеет ли он плести настолько точно? Одно дело — поймать довольно крупную, в четверть дюйма диаметром, тварь, другое — осторожно пройтись по самой поверхности оболочек дыхательных путей. До чего же все маленькое, просвет под голосовыми связками меньше пятой части дюйма, и это без поправки на отек. Зачем Творец вообще создал детей? Пусть бы все появлялись на свет уже взрослыми! Было бы куда меньше хлопот.

Он снял отек; поколебавшись еще полмига, все же решил рискнуть, хотя бы убрать дрянь по самому центру просвета, чтобы было куда дышать. Стиснул зубы. Полминуты, пусть Творец даст ему полминуты, во время которой ни один болван не попытается «спасти» ребенка! Потом будет проще — запустить восстановление там, где сейчас остались омертвевшие от заразы ткани, выровнять ритм сердца. Полминуты — и только бы не промахнуться! Ловить тварей в груди Нел и то было не так сложно.

Он не промахнулся. Поняв, что получилось, на миг обмяк, едва не выпустив ребенка. Поднял взгляд — с полдюжины мужчин, собравшись полукругом ярдах в трех, таращились на него, кто с ужасом, кто с ненавистью. А с другого края лагеря сюда летела толпа, а впереди — одаренные-телохранители Харальда.

Ну конечно, как же без них. Многое ли успели увидеть? Вроде не должны были.

Он напрягся, ожидая, что совьются плетения — то ли выхватывая у него ребенка, то ли останавливая сердце самому Альмоду, а то и все вместе, но ничего не произошло.

Ивар замедлился, за ним остановились остальные. Плечом раздвинул людей. Окинул взглядом Альмода, окровавленное горло ребенка с торчащими из него трубками перьев. Едва заметно качнул головой — дескать, ну и наделал ты шума. Альмод усмехнулся, снова склонился над малышом. Так, значит, запустить ускоренное восстановление тканей…

— Пошли отсюда, — рыкнул Ивар. — Все.

— Но как же… — пролепетал кто-то.

— Бар-р-раны безмозглые, чуть не натворили дел. Меня напугали, целителя обидели. Молитесь теперь, чтобы он зла помнить не стал.

Альмод усмехнулся, не отрываясь от плетений.

— Помнить не стану. Запишу. Всех поименно.

Прокашлялся: в горле пересохло.

Ивар оглянулся, махнул рукой, подзывая пустых охранников Харальда. Снова посмотрел на сгрудившихся людей.

— Кто первый завопил «убивают»?

Народ забормотал, расступился, оборачиваясь в сторону бабы, что, кряхтя, пыталась сесть и потирала ушибленный затылок. Прочная черепушка.

— Она?

Остальные закивали прежде, чем Альмод подтвердил.

— Эту взять, и десяток плетей. Остальные — пошли прочь.

— Милостивец, пожалей, — заголосила та. — Он же Бруни убил, и Линн убил, и ребенка…

— Двадцать плетей, — отрезал Ивар. — Ребенок жив…

Словно подтверждая это, малыш, до того лежавший тряпочкой на коленях Альмода, заворочался, махнув рукой, хлопнул его по лицу. Альмод рассмеялся, перехватив ручонки, которые потянулись к шее — разрез явно беспокоил ребенка. Оборвал смех, поняв, что еще немного — и не сможет остановиться. Вздохнул, чувствуя, как в груди развязывается узел из ярости и страха — не за себя. Найдись среди старателей чуть более отчаянные, он и в самом деле начал бы убивать. И ребенок бы все-таки задохнулся, потому что разорваться не получилось бы.