Выбрана! Черная, классический фетр с краями полуширокими, под нею светло чернеют еще не густой чернотой полоски щек, сливаясь с еще призрачной бородкой… Вот бы мама его увидала б сейчас… хорош! И спешим, и пакеты растут: пара обуви уже на днях куплена, надо на смену — осень — вторую. Холодает. Варежки — мне и ему. Шерстяные носки, меховые стельки. Что еще?

Вечер темен, глубок. Усталые, нагруженные, мы бредем — ко мне. Он не хочет идти к дяде, я кладу его спать на кровать-сетку, днем превращающуюся в диван. Сама на короткую раскладушку между роялем и шкафом. Уснул!

Я лежу. Мне очень не понравился спор о том, что надеть в путь — черную легкую ватную щегольскую куртку (мать купила в прошлом году) — непромокаемую, да, но короткую! или бутылочного цвета кожаное пальто? Уступила, но канул в душу горечью его тон — в котором он пытался погасить раздражение — и еще кое-что, и еще…

Мы в поезде. И пока он уснул, я записываю свои мысли, женские наблюдения, материнские печали — его мать, по его рассказам, — другого типа, эти ее печали ему не известны? Напишу и дам прочесть. Раз написалось. (Как он — те стихи — той красавице? Ну, что ж…)

Ночь в поезде! Черная ночь, черная шелковистая куртка, черная шляпа, черные усы над молодыми алыми губами, черная бородка, и уж опустились веки на улыбнувшиеся мне глаза, карие, с широким черным зрачком…

Как поезд летит! Они ждут нас, старый отец, друг молодости, его пожилая дочь, мы приедем рано, до городского транспорта в неведомый (курские соловьи…) Курск. Светлый, новый, но колонны, вокзал, странный — из сказки. Мы сдаем на храненье две сумки, рюкзак. Он так нежно снимает с меня пальто — идем закусить в ресторане вокзальном — что на него залюбовавшаяся служащая раздевалки мне шепотом: «Сын?» Я, блеснув радостными очками: «Сын!»

— Ох, хорош! Ну и ласковый, добрый какой. Ведь бывает же…

Трапезная вокзала. Весел полет в такси по шоссе — к лесу, весело свежее осеннее утро…

Нас встречает худая, высокая (проседь уже) — Вероника, ведет к отцу во второй этаж. Мы не виделись — тридцать пять лет! Узнаем друг друга! Но увы — он совсем глухой.

Мы выкладываем привезенное угощение. Мы тут проживем дня три… И пока дочь накрывает на стол к завтраку, а Валерик уткнулся в книгу, я с моим другом Бобой, Бобой восьмидесятишестилетним (он на девять лет старше меня) рядышком на диване — два белых листа на подложенных книгах, два карандаша — подымаем завесу десятилетий, унесших от нас близких. Горбоносый профиль Бобы заострился, засеребрился, голос глуше — но тот же по интонации… Как нежно он произносит «Ася»… как рад нам! Как внимателен и сердечен к Валерику. Прочел, хвалит его стихи…

Нас поместили внизу, в свободной квартире для приезжающих. Со мной аппарат. Я сниму дубовую рощу — еще только начала облетать. Всех нас и лосиху Катю, бродящую вокруг дома. Вероника повела нас в лес, ржавый, багряный, тихий. Вокруг домов Заповедника деревья — рядами. Это все посадки Бобы, он тут самый старый работник. С гордостью и печалью об уже рухнувших силах он показывает нам свой труд.

Ласковые обеды, ужины, завтраки, нескончаемые беседы, чинность жизни людей пожилых и больных, чинный, в идеальном порядке Музей заповедника — срезы дубов-великанов и другие полированные разноцветные срезы, чучела птиц и пушных зверей, крылья стрекоз и бабочек, масса невидали, огромный труд и любовь, наше восхищение, строки в заветной книге заповедника, и ночи сиденья — до полуночи — у кровати Валерика, когда наверху уснули, а мы все еще не спим.

Фотопленка сегодня закончена, уж четыре дня тут, завтра в путь: «Непременно весной к нам! Слышите, Ася? И Вы, Валерик, ждем… Ждем!» Заведующий Заповедником дал нам машину…

Путешествие продолжается…[139]

Снова Курск. Сидим в зале. Тревожусь, что пора встать в очередь. Спор. Валерик: «Рано!» Но нам надо в Москву, надо первыми стать в очередь в кассу…

Вздохнув, махнув рукой, уступает. Идет, занимает очередь. (В Крыму бы рукой не махал — как пластичен был в послушании… В нем выражал свое уважение, всё делал, как мы хотели — Женя и я. А теперь…) Но когда, беспечно сказав — «Занял» и сел, и я отвечала, что издалека в очередях не стоят, что придут другие, начнут оспаривать — Валерик не сдался: «Чепуха! Не беспокойтесь, не надо! Раз я взялся…» И только когда я, встав, взяв сумку, сказала, что перейду в ту залу, где касса — он нехотя пошел туда, как-то сел поодаль. Тогда я подошла к нему. Суховато: «Валерик, я прошу Вас: займите свое место в очереди. Люди приходят, уходят — это же не дело!»

Он уперся:

— Раз я взялся… все будет хорошо, успокойтесь!

— Я не успокоюсь. Мне семьдесят семь лет — я знаю, как эти вещи бывают! У Вас будет спор!

— Нет, не будет! Я столько ездил…

— Но немножечко меньше — чем я?

И мне стало скучно жить и грустно на сердце. А когда через пять-десять минут очередь разрослась и я услыхала возмущенный голос моего подопечного, что он тут стоял, тут еще был мужчина… а мужчины не стало, кричала женщина, и поэт кричал на нее — мне стало совсем прозаично, юмористично, надменно — и всё это было уже не ангельское, как в Севастополе, Новом Свете и Херсонесе, а — наоборот… Я дала себе волю сказать: вот видите… но больше не сказала — из жалости.

— Вы увидите, что я — прав… — безжалостно сказал он.

И мне захотелось в Москву, к Жене…

В Москве Валерик заночевал у кого-то. Днем мне позвонил незнакомый голос:

— Я — дядя Валерика. Вы его видите?

— Да, он позвонит мне сегодня.

— Передайте ему, что Саша, жена его, привезла ему из Воронежа его пишущую машинку.

— Передам. Она остановилась у Вас?

— Да, у нас.

— Отлично.

Я отыскала Валерика по телефону. Радости в его голосе не было. Перед вечером он позвонил.

— Разрешите мне прийти к Вам — с Сашей?

— Если Вы находите это — нужным…

— Да, я… мне…

— Вам с ней тяжело? Приходите… Но у меня будет внучка. И, может быть, знакомый с Сахалина.

— Это мне все равно…

Тех еще не было, когда он пришел — с женой. Впечатления — никакого. Как чужая вошла, как чужая повела себя. Он шел за папиросами.

— Оставьте нас на полчаса. Может быть, Саша хочет поговорить со мной…

Я сделала — что могла: сказала, что когда-то была замужем за человеком, столь же негодным для брака, расстались без ссор. Не надо удерживать человека. Со вторым мужем была счастлива.