Одежда на груди разорвана, и на теле были видны следы от клинка: нож, кинжал или сабля — неважно, кто-то наносил неглубокие раны, местами сдирая кожу. Его пытали. Допрашивали.

Капитан принюхался — пахло кровью, но был слышен еще запах — мерзкий запах рвоты. Чуть в стороне. Трава была здесь примята, видны были следы лошадей. Кровь, над которой с противным жужжанием летали мухи. И еще тело, брошенное на этот раз подальше в кусты. Этого почти не пытали, всего несколько легких порезов на руках и лице. И рана в груди, там, где сердце. Лужа рвоты — беднягу стошнило то ли от боли, то ли от страха, такое капитан часто видел при допросах партизан в Испании.

Судя по всему, это был дозор. Пан Комарницкий был человеком жестоким, но осторожным, никогда не оставил бы дорогу к своему дому без присмотра. Эти двое караулили, должны были предупредить пана поветового маршалка о приближении чужаков, но тут почему-то подпустили свою смерть…

Все выглядит так, будто эти двое спокойно ждали, пока к ним приблизятся — подойдут или подъедут… нет, возможно, к ним кто-то подкрался незаметно, чертов князь… дался ему это чертов князь… Трубецкой ночью на лесной дороге весьма ловко действовал в темноте… Люмьер сплюнул. Это неважно, как он застиг караульных врасплох. Важно другое — одного он… а может быть, ротмистр свалил ударом кинжала или сабли, стрелять не стали, до поместья тут не очень далеко, звук выстрела мог быть там слышен… Значит, одного — тяжело ранили, второго получилось захватить почти целого. Затем…

Капитан оглянулся на первого убитого.

Одного пытали. Зачем — понятно. Нужно было выяснить, что там у Комарницкого, сколько людей, где они находятся… Но пытали одного. И кстати, рот у него был заткнут кляпом, ничего сказать он не мог, все выглядело так, будто его просто замучили. Убивали не слишком долго, но мучительно. А второй…

Капитан присел, отмахнулся от мух, присмотрелся. На шее второго был узкий кожаный ремешок, узел сзади, на позвоночнике, в узел вставлена короткая палочка. Похоже на гарроту. Но его не задушили и не сломали горло, видно, просто сжимали, не давая возможности кричать, вон, синяки видны под ремешком. В таком положении несчастный мог говорить, но попытку крикнуть пресекли бы сразу.

Кто-то из русских близко знаком с искусством пытки, похоже. Ротмистр? Не исключено, он воевал с турками, там этим наверняка овладевали быстро. Значит, один умер мучительно, не очень быстро, с кляпом во рту, не имея даже шанса что-либо рассказать, а второй… второго практически не пытали. Но, похоже, узнали от него все, что хотели. Иначе тело было бы куда более живописно.

Интересно, то, что этот бедняга рассказал, заставило русских отправиться дальше или?..

Ладно, все это выяснится уже скоро.

Капитан попытался вскочить в седло, но нога сорвалась со стремени, и он чуть не упал, его подхватили жандармы.

— Дерьмо, — сказал Люмьер, переводя дыхание и стирая холодный пот со лба.

Ему было совсем худо, скачка на коне растрясла его, тошнота волнами подкатывалась к горлу, мир вокруг плыл и двоился.

— Все хорошо, — прошептал Люмьер.

Ему казалось, что он произнес это громко и уверенно, но шепот его на самом деле услышали только те двое жандармов, которые стояли рядом и помогали ему взобраться в седло.

— Двое — вперед, — скомандовал капитан. — В дозор…

Через пятнадцать минут они почувствовали запах гари, а через полчаса въехали во двор дома пана Комарницкого. Дом горел.

Несколько тел лежали во дворе, с десяток крестьян стояли в стороне, даже не пытаясь тушить пожар.

Хозяин дома лежал почти у самого крыльца, от жара одежда на нем тлела. Глаза были открыты, на лице гримаса то ли ярости, то ли отчаяния. Рядом валялась сабля, но убит маршалок был выстрелом в упор, лицо было покрыто копотью, усы и ресницы обгорели. Кто-то просто подошел и выстрелил в грудь с расстояния вытянутой руки, не больше.

Увидев французов, крестьяне попытались скрыться за сараями, но жандармы перехватили их и согнали на середину двора.

— Что здесь случилось? — спросил Люмьер, не слезая с коня.

Крестьяне молчали, только переглядывались между собой.

Люмьер спохватился и повторил свой вопрос по-польски.

— Русские, ясновельможный пан, — сказал пожилой крестьянин, стоявший ближе всех к капитану. — Московиты то есть.

— Сколько их было? — Люмьер медленно слез с лошади, оперся о луку седла.

Земля качалась, перед глазами мерцали сотни ярких огоньков, почти полностью скрывая лица крестьян.

— Сколько. Их. Было?

— Так пятеро, ясновельможный пан. — Крестьянин зачем-то вытер руки об одежды. — Пятеро. Офицер, трое солдат и этот… пан.

«И этот, пан», — повторил Люмьер. Чертов князь успел произвести впечатление даже на этого мужика. Или просто он был в гражданском платье… в отличие от ротмистра. И откуда еще трое солдат?

— Что за солдаты?

— Не знаю, ясновельможный пан. Трое. Без этих… — Крестьянин поднес руку к голове. — Без шапок.

Свою шапку вышколенный мужик держал в руке, был приучен к уважению господ.

— Без шапок? — переспросил Люмьер.

— Да. И без поясов. А у одного даже сапог не было.

Так, похоже, что князь где-то освободил пленных. Может быть, даже у тех мародеров возле дороги. Они вполне могли захватить русских и тащить их за собой, чтобы сдать в штаб… или чтобы помучить на досуге… или заставить работать, словно рабов.

Одежда на Комарницком наконец загорелась, капитан выругался и приказал крестьянам оттащить, в конце концов, мертвого хозяина подальше и погасить на нем огонь, вонять же будет мерзостно…

Пока двое мужиков переносили тело пана к сараям, капитан потребовал, чтобы ему рассказали, что именно тут произошло.

Пану Комарницкому не повезло. Совсем не повезло. На рассвете он отправил два десятка своих людей на северный тракт…

— …Вот-от туда, верст за тридцать будет. Там, говорили, русские в лесах заблудились, и даже с обозами, вот пан маршалок и приказал. А в доме осталось пятеро его пахолков. Ну как в доме… двое в доме, один у ворот, и еще двое во флигеле спали, только приехали утром от шляха, где всю ночь караулили. Еще из дворовых и мужиков было, может, десятка два… альбо меньше… а в доме сам пан был, он поздно встает… и дочка его была, панянка…

А русские… то есть московиты, ясновельможный пан, московиты пришли — никто и не заметил. Яцек у ворот стоял. С мушкетом ходил, не спал, нет, за такое пан маршалок сильно карал… кончуков отсыпет так, что шкура слезет… да… Яцек не спал, никто из дворовых и не заметил, как его убили. Только глянули, а Яцек у забора лежит, кровью исходит… а как же, ему горло перерезали, он кровью и истек… Яцек, значит, лежит, а эти… московиты… уже на дворе. Да во флигель, как знали, что там Томек да Казик спят… Никто и крикнуть не успел, предупредить… да и как крикнешь, когда двое с пистолями и саблями во дворе остались, смотрят зверями… Вот Томек с Казиком так, не проснувшись, и померли. А этот… пан, который из русских, с паном ротмистром и двумя солдатами после флигеля в господский дом пошли. Там возле самой двери Рыгор был, только он ничего сделать не смог, за саблю схватился, а его, значит, в две руки зарубили… Девка из домашней прислуги видела, рассказала. Анджей, сукин сын, спал, так, не проснувшись, и помер, лайдак… Панянка выбежала на шум, на кухне была, кухаркой командовала… хозяйственная, чего там, молодая, но зоркая… лучше уж пану попасться, чем ей… Она отцу и не скажет, девке провинившейся или бабе сама выпишет, а мужику… тут да, батюшку попросит… и сама наказание выдумает… а отец… пан маршалок все сделает, как она прикажет. Ни в чем отказа ей не было, ни в плохом, ни в хорошем… Так вот Оленька на шум кинулась, чужих увидела, да в крик, да нож с кухни схватила, да на них… Ротмистр, тот шарахнулся в сторону, только не уберегся, она его достала… шустрая панянка да бойкая… по руке она его, вот тут, над локтем… а он зашипел, но не ударил, хоть и сабля в руке…