вдруг и зачем-то понадобилось. Только нечасто, ох, как редко, возникает во мне такая нужда. Обычно же меня используют не как банк данных, а как самую обыкновенную записную книжку.

«Когда я должен встретиться с этим кретином из „Дейли Ньюс“?»,

«Я хочу видеть Маришу, свяжитесь с ней и назначьте на среду, на пятнадцать тире шестнадцать…»,

«Мы забыли ответить Институту прикладной астрономии? Забыли. Очень мило. Набросайте текст с вежливым отказом, я подпишу…»

С тем же успехом он мог бы завести себе перекидной календарь. Это обошлось бы ему гораздо дешевле. Но тут, я полагаю, все дело в том, что помыкать перекидным календарем неинтересно, да, пожалуй, и вовсе невозможно. Кроме газет и журналов, он не читает ничего. Он давно уже и глубоко погрузился в тот возраст, когда беллетристику не читают совсем, и вообще читают мало, а если уж читают, то литературу, так сказать, «фактическую» словари, энциклопедии, исторические опусы или самые неожиданные учебники.

СЮЖЕТ 10/6

Живёт он один, вот уже четыре года. У него есть жена, Татьяна Олеговна, сильно больная женщина, но вот уже четыре года, как она переселилась в специальную клинику и, видимо, навсегда. Он ездит к ней по понедельникам и, вернувшись, каждый раз, черный и злобный, как дракон, шипит мне:

«Всё! Больше туда не поеду. И напоминать мне не смейте! Всё!»

.…Я ничего толком не знаю об ее болезнях. Знаю, что у нее рак. Почему её не смог вылечить Богдан, я не знаю. Вырезали, вроде бы, благополучно («…как в мешочке вынули…»). Знаю, что она с тех пор ждала возвращения этого рака, дождалась, перенесла вторую операцию, тоже, вроде бы, благополучную. Наверное, ждет его и сейчас, если она сейчас вообще чего-нибудь ждет.

Я помню ее молодой и прекрасной. Я был влюблен в нее по уши, как и все мы, вся наша бригада Драбантов. Гарцевали вокруг нее, словно лейб-гусары, через всю комнату, толпой, бросались — огоньку поднести к сигаретке, остроумием блеснуть, выпендриться друг перед другом в меру своих возможностей, а потом, когда она уходила из комнаты, очумело глазеть друг на друга: что это с нами, ребята, Господи?

На наших глазах она превращалась в сухую крючконосую ведьму с длинной белесой щетиной на подбородке. Оставались только ореховые глаза и бархатный ее голос, но и этого было достаточно для нашего ею восхищения. Однажды — она как раз вернулась домой после второй операции — я подслушал случайно, как она говорит ему с ужасом:

«Вот, это, вот — я, посмотри».

Это происходит на кухне. Потрошеная курица лежит на кухонном столе — белая, голая, с пупырчатыми ляжками и бесстыдным черным отверстием между ними…

«Потрошеная курица, — говорит она с ужасом и повторяет: — Кура потрошеная…»

Именно с той поры она и начинает пить. Бесконечные карточные пасьянсы за кухонным столом. Ликеры. Наливки. А потом и обыкновенная водочка — по бутылке в день, а потом и по две… Приемник на подоконнике, на голове — скоба наушников, по клеенке — россыпь карт, полупустая бутылка и стакан тут же — обыкновеннейший наш вечерний натюрморт. Я думал, она слушает музыку, но однажды, когда она засыпает, уткнувшись лицом в клеенку, я осторожно снимаю с неё наушники и слушаю — чистый детский голосок выводит там:

Ave Maria Gratia plena,

Maria Gratia plena,

Maria Gratia plena

Ave, ave dominus

Dominus tecum

Benedicta tu in mulieribus

Et benedictus

Et benedictus fructus ventris

Ventris tui Jesus

… а детский печальный хор подхватывает:

Ave Maria

Ave Maria Mater dei

Ora pro nobis pecatoribus

Ora, ora pro nobis

Ora ora pro nobis pecatoribus

А потом тишина, космическое молчание и снова — «Аве Мария грацъя плейна…»

Я зову его, и он с трудом тащит ее, волоком, до постели — она уже худая, но большая и все еще тяжелая тогда. Это теперь она съеживается, словно мертвый воздушный шарик…

СЮЖЕТ 10/7

Рис. 10/8. Черепаха «Старуха»

К животным он вполне равнодушен. Но у него живет черепаха по имени Старуха. Шуршит мятой бумагой по углам. Смотрит старушечьими бессмысленно-зоркими глазами, словно видит что-то за горизонтом событий, (Легко могу представить себе, как глухой осенней ночью, запершись в пустой своей шестикомнатной квартире, он берет ее на ладонь, гладит пальцем прохладную гладкую кость панциря, заглядывает в мертвенно-неподвижные глазки и — помирает от тоски и одиночества.)

СЮЖЕТ 10/8

Квартира у него гигантская, старинная, с крепко выдержанными запахами прошлого. Потолки — четыре метра с хвостиком, лепнина (морские боги, водоросли, наяды, нереиды), проводка наружная, на старинных фарфоровых роликах, могучие люстры в гостиной и в кабинете, а спальни (их две) обшиты дорогим деревом, и окна там — разноцветные витражи, изображающие желтое солнце над коричневым горизонтом.

Есть еще дальняя комната, маленькая комнатушка без окон, по сути дела, чулан, заставленный стеллажами. Там стоит компьютер, всегда включенный (всегда работающий в программе CROSSYST — представления не имею, что это за программа), и сквозняки жутковато раскачивают развешанные поверх стеллажей бесчисленные шерстяные вязаные хвосты, длинные, узкие, в пять рядов петель, серо-черные, словно вшивые косы кочевника.

Здесь всегда полутемно, страшно, как на капище, и душно пахнет пылью и паутиной. Есть ли у него друзья? Интересный вопрос. Я и сам хотел бы понять, есть ли у него друзья. Друзья — это люди, которых ты любишь «за все», за все без исключения. По сути, как самого себя, ибо только с самим собой ты всегда можешь о чем угодно договориться, яростно отхлестать по щекам, а потом простить, плача от нежности. Так вот таких у него нет.

СЮЖЕТ 10/9

У него есть мы, но мы не друзья ему, мы ему, скорее, дети, но — любимые. Но — не на равных. Но — без которых нет смысла существования. Но — ступенькой пониже. Словно вымученная, выстраданная книга — для писателя, статуэтка — для скульптора, бриллиант — для мастера. Можно радостно и нежно любить драгоценный камень, извлеченный тобою из грубого нечистого алмаза, но нельзя с этим камнем дружить.

К нему время от времени приходят. Как правило, это старые люди, как правило — старики, очень редко — старухи. Иногда это бывают довольно странные визиты. Но самое странное, что никто и никогда (за редчайшими исключениями) не приходил к нему дважды. Хотя почти каждый раз видно, что это старинные знакомцы, «вась-вась», «ба, какие люди!», «сколько лет, сколько зим!».