Но с помещением в тюрьму впечатляющие выходки Трэпнелла не прекратились. Каким-то образом он смог убе­дить свою знакомую Барбару Энн Освальд угнать в Сент-Луисе частный вертолет и заставить пилота лететь в тюрьму в Мэрионе, чтобы вывезти его на свободу. Во время посадки пилоту вертолета удалось выбить из руки Освальд пистолет и застрелить ее. Это случилось 24 мая 1978 года. А 21 декабря того же года на борту самолета авиакомпании TWA, выполнявшего рейс из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк, семнадцатилетняя дочь Освальд Робин по­требовала освободить Трэпнелла, угрожая в противном случае взорвать закрепленное на ней взрывное устрой­ство. Обошлось без жертв: переговорщики из ФБР сумели уговорить ее не делать этого, а «взрывное устройство» оказалось железнодорожным катафотом, к которому был присоединен дверной звонок. И мать, и дочь? Мне неча­сто попадались преступники, обладавшие столь же удивительной властью над определенными категориями впе­чатлительных людей. Единственным, кто сразу же приходит на ум, был Чарльз Мэнсон.

Но больше всего меня заинтриговало то, что одним из требований Трэпнелла во время угона самолета было освобождение Анджелы Дэвис. Воздушное пиратство с политическими требованиями было в то время отнюдь не редким явлением, и самолеты частенько оказывались где-нибудь на Кубе или в Алжире. Но все, что мне удалось выяснить о Трэпнелле, свидетельствовало об отсутствии у него сколько-нибудь серьезного интереса к политике. Его серьезно интересовало лишь собственное обогащение. Так почему же тогда он делал на этом требовании такой акцент и выкрикивал «Свободу Анджеле Дэвис!», даже будучи под конвоем агентов ФБР? Некоторые наблюдатели посчитали, что одного этого достаточно для вывода о его психической ненормальности. Газета The New York Times писала о его «давнем психическом нездоровье».

«Итак, что же это было, Гэри?» - спросил я его, когда нам наконец удалось побеседовать. Он сказал, что от­лично понимал всю рискованность затеи с угоном самолета. Это умудренный опытом рисковый парень отдавал се­бе отчет в том, что вероятность неудачи достаточно высока. Трэпнелл знал также о том, что большинство авиауго­нов того времени были политически мотивированными. И отвечая на мой вопрос, он дал примерно такое объясне­ние: «Я понимал, что если облажаюсь, то мне влепят на полную катушку, и сообразил, что если большие черные братья будут считать меня политзаключенным, то вероятность быть оттраханным в задницу в тюремном душе

сильно понизится». При всем расизме этого заявления оно имеет важное значение для поведенческого анализа. Прежде всего оно свидетельствует о том, что якобы полоумный Трэпнелл на самом деле мыслил абсолютно здраво и предусмотрел все возможные последствия. Вот вам и вся невменяемость.

Кроме того, этот случай помог нам усовершенствовать методики и процедуры переговоров об освобождении заложников. Если взявший заложников выступает с, казалось бы, эксцентричными или нехарактерными для себя требованиями, то вне зависимости от конкретной ситуации (угон самолета, ограбление банка или даже теракт) пе­реговорщикам следует серьезно подумать над тем, что это значит на самом деле. Может быть, на фоне стресса или усталости у преступника случился психологический срыв, и он просто несет околесицу? Или в этом есть какой- то более глубокий смысл, который можно использовать, чтобы разрядить ситуацию и завершить ее без насилия и кровопролития?

В данном случае это показывало, что Трэпнелл понимает безвыходность своего положения и уже продумывает следующий этап, то есть свое задержание и тюремное заключение. Таким образом, существовала высокая вероят­ность решения проблемы без ущерба для заложников. Иначе говоря, в тот момент он старался смягчить послед­ствия своих действий, а не усугублять их. А это в свою очередь предполагает, что переговорщик получает некий важный аргумент для достижения соглашения. Диалог мог строиться не на денежном выкупе или вылете самолета, а на причинах непреклонности Трэпнелла в части требования освобождения Анджелы Дэвис. Пойдя по этому пути, переговорщик мог бы выйти на реальные мотивы преступника.

Однажды я приехал в тюрьму, чтобы побеседовать с Брюсом Пирсом - одним из убийц Алана Берга, скандаль­но известного радиоведущего из Денвера. Пирс принадлежал к антисемитской группировке белых шовинистов «Ко­горта», члены которой были убеждены в сатанинском происхождении евреев. Как оказалось, Пирс согласился на беседу только для того, чтобы отчитать и подвергнуть словесным оскорблениям меня и ФБР в целом. Этот, каза­лось бы, неудачный опыт, был ценен тем, что позволил получить правильное понимание образа мыслей людей, безумно преданных некой идее. В противостоянии подобным личностям переговорщик должен тянуть время, чтобы оценить степень зацикленности боевика на его убеждениях и подготовить вмешательство тактической группы быстрого реагирования на случай провала переговоров. Этого можно достичь, заставив его раз за разом провозгла­шать и пересказывать свои идейные установки.

Что же на самом деле властвовало умом Макгоуэна на момент совершения преступления? Этот вопрос всегда ключевой. Я надеялся, что ответ на него появится, когда с Макгоуэном поговорит непосредственно Эндрю Консо- вой.

К тому времени я уже достаточно близко знал Консовоя, чтобы обращаться к нему на «ты», и проникся боль­шим уважением к его уму и профессиональной этике. Он был всецело предан своему трудном делу - следить за тем, чтобы в заключении оставались только те, кто этого заслуживает. Эндрю сообщил мне, что на следующей неделе он и другие члены комиссии собираются провести собственные беседы с Макгоуэном, и попросил моего со­вета в этой связи. Я сказал, что ему и его коллегам следовало бы буквально засыпать его вопросами, с тем чтобы он говорил по­стоянно. В конце концов наступит момент, когда тщательно скрываемая под внешним спокойствием ярость вырвет­ся на поверхность. Я полагал, что такой подход скорее всего заставит Макгоуэна продемонстрировать свое истин­ное лицо, и члены комиссии приобретут более глубокое понимание его личности, соответствующее моим соображе­ниям и рекомендациям.

Когда в 1982 году Уэйна Б. Уильямса судили по делу об убийствах детей в Атланте, помощник окружного проку­рора Джек Маллард попросил меня проконсультировать его на случай перекрестного допроса обвиняемого. Прежде всего я заметил, что Уильямс скорее всего согласится на перекрестный допрос, поскольку я обнаружил в нем из­рядную интеллектуальную претенциозность и представление о правоохранительной системе как о сборище неук­люжих комических персонажей немого кино. Он считал, что может контролировать ситуацию даже под перекрест­ным допросом в зале суда.

Я посоветовал Малларду держаться к Уильямсу поближе, то и дело нарушая его личное пространство, прой­тись по материалам дела и фактам его биографии в стиле телешоу «Это твоя жизнь» и поддерживать напряжение градом вопросов до тех пор, пока обвиняемый не выйдет из равновесия и не позволит застать себя врасплох. Ко­гда помощник прокурора получил возможность допросить обвиняемого, он повел себя именно таким образом. По­сле нескольких часов жесткого перекрестного допроса Маллард наконец подошел к Уильямсу вплотную, положил ему руку на плечо и произнес, растягивая слова на южный манер: «Ну, и каково это было, Уэйн? Что ты почувство­вал, сцепив пальцы на горле своей жертвы? Запаниковал, да? Запаниковал?» «Нет», - тихо ответил Уильямс. Аза­тем понял, что наделал, и впал в ярость. Повернувшись в сторону зала суда, где сидел я, он ткнул в мою сторону пальцем и заорал: «Вы изо всех сил стараетесь подогнать меня под этот фэбээровский психологический портрет, а я вам в этом не помощник!» И разразился тирадой про фэбээровских молодчиков и клоунов-прокуроров. Это стало переломным моментом судебного процесса. Так впоследствии говорили некоторые из вынесших обвинительный вердикт присяжных.