После того, как Зойка проломила табуретом голову своемугражданскому мужу, мужиков она иначе как швалью не называла и в любовь неверила. Если Ольга заговаривала про Стаса – срезала ее тут же: мол, гад он ишваль. Ты тут на нарах паришься, а он про тебя и думать забыл, вышел из историичистенький и рад-радешенек.

История Зойкина была самая что ни на есть обыкновенная, назоне таких – каждая вторая. Ну, уж каждая третья – точно. Познакомились,полюбились, зажили вместе. И все было хорошо, пока Зойка не узнала, чтобеременна. Она обрадовалась, а сожитель, как выяснилось, пацаненка этого нехотел. Велел Зойке отправляться на аборт. Зойка на аборт не пошла, а сожителювысказала в том духе, что я, мол, не какая-то там пропащая, я на фабрикевкалываю, так что лети-ка ты, сокол мой, откедова пришел. А с ребенком я, есличто, сама справлюсь, и выращу, и выучу, и на ноги поставлю, у меня, вон, икомната в общежитии, и зарплата, и диплом техникума имеется. Сокол, вместо тогочтобы испариться, запил. Полгода они с Зойкой кое-как прожили, то ругались, томирились, и она уж подумала, что, может, все обойдется. Может, сокол увидитребеночка да и оттает. А потом привыкнет, еще радоваться будет, что сынок егопапкой называет. Однако сокол имел совершенно другие виды на ситуацию. ЕдваЗойка вернулась из роддома, заявил: сдавай, мол, пацана в дом малютки, чтобытут духу его не было. Мол, мужики говорят, нагуляла ты его незнамо от кого,пока я деньгу зашибал, шлюха ты такая-растакая. Слово за слово – пошли в ходкулаки. Сожитель засветил Зойке в живот со всей дури и уже собирался взяться запацаненка, которому было от роду четыре дня. Тут уж у Зойки в глазах потемнело,и дальше она ничего не помнила. В себя пришла, уже когда соседи милициювызвали. Сожитель лежал на полу с проломленной башкой. Рядом валялся табурет сотломанной ножкой.

Сожителя в больнице с того света кое-как вытащили. А Зойкедали три года за превышение мер необходимой самообороны. Через дружков сожительЗойке передал, чтоб домой не возвращалась. Увижу, мол, убью. И тебя, ипацаненка. Зойка верила – убьет. И домой возвращаться не собиралась. В Москве унее была двоюродная бабка. Зойка надеялась, что бабка ее с ребенком на первоевремя приютит. А там уж она как-нибудь устроится, не пропадет. Только быдождаться амнистии.

Амнистии они дождались в начале осени.

Ольга так до конца и не поверила, что это – все. И толькокогда за спиной с лязгом закрылись ворота зоны, она наконец поняла: свободна.Все кончено, она вытерпела, выстояла, самое страшное позади, и можно вернуться– домой, к детям, к Стасу, в нормальную человеческую жизнь, где нетнадзирательниц, побудки по звонку, серых бесконечных дней и таких жебесконечных ночей, снов, полных пустых комнат, серых коридоров и мерзлой жути,от которой просыпаешься с криком. Все кончилось, как будто и не было.

Ольга втянула носом воздух, зажмурилась на солнце. Какая жекрасота вокруг! Разноцветные листья, красная рябина, синие указатели у дороги.Даже ворота колонии кажутся снаружи уже не такими серыми. Вот ведь счастье-то!

Ольга поглядела по сторонам, высматривая Стаса. Но Стаса небыло. Она несколько раз писала, что попадает под амнистию, что освобождаетсясегодня. И Стасу писала, и Григорию Матвеевичу. Может, письма затерялись, недошли до адресата? Так ведь бывает. Как-то раз на зону вернулось письмо,отправленное больше года назад. На конверте стояла пометка: неверный адрес.Может, она неразборчиво написала и ее письма тоже когда-нибудь вернутся вколонию? Ольга улыбнулась: что ж, пусть возвращаются. Она к тому времени ужебудет в Греции. Будет гулять со Стасом и с детьми по оливковым рощам иплескаться в море, а по вечерам – ужинать в каком-нибудь маленьком ресторанчикена берегу, пить метаксу и слушать, как усатые музыканты наигрывают сиртаки.

Подошла Зойка. На руках – замотанный в серенькое казенноеодеяло пацаненок. Костик…

– Ну что, подружка? Не приехал обмылок-то?

Ольга пожала плечами:

– Может, задержался…

– Ага, или день перепутал, – хохотнула Зойка. – Гад он,говорила я тебе, а ты, дура блаженная, не верила.

– Зоя, ну зачем вы так? Он, наверное, на работе закрутился.И с детьми. Он же один там с ними…

– Так я разве что говорю? – Зойка сделала невинные глаза. –Замучился, бедняжечка. Конечно! Ладно, подруга, прощевай. Больше не свидимся.Только если опять на нарах…

Ольга поежилась – не от холода, от того, что слишком близкопока что были эти самые нары.

– Я, Зоя, на нары больше не хочу…

– И я не хочу.

– Дай малыша подержать, – попросила Ольга. Она такстосковалась по детям…

Пацаненок Костик был розовый, упитанный. Ольга глянула наЗою. Та смотрела на своего Костика с нежностью, но, перехватив Ольгин взгляд,посуровела и резко, почти грубо выдернула у нее ребенка.

– Все, давай. Долгие проводы – хуже, чем сифилис, какговорится. Пошла я. Пока, подруга.

И зашагала прочь. Ольга постояла еще немного – на случай,если Стас все же приедет, а потом пошла к автобусной остановке.

…До родного города Ольга добралась уже под вечер. Ехатьпришлось на перекладных. На дорогу ушли почти все деньги, которые Ольге выдализа семь месяцев работы в швейном цехе колонии. Почувствовав, что проголодалась,на последнюю десятку она купила около автостанции пирожок с капустой, умяла егопрямо на ходу и даже крошки из пакета собрала в щепоть и в рот закинула, дотого показалось вкусно. Много ли надо для счастья? Да почти ничего. Счастьесойти с автобуса и шагать по тротуару – не строем, а как все нормальные люди.Купить пирожок в палатке, а не дожидаться, когда раздатчица плеснет в жестянуюмиску серых вонючих щей. Счастье – это когда до дома двадцать минут пешком поосенним бульварам, а дома тебя уже ждут Мишка, и Машка, и Стас…

Чуть не дойдя до площади, Ольга остановилась посредитротуара переложить сумку из одной руки в другую – сумка не тяжелая была, нопузатая и неудобная. В просвет между домами виден был поворот речки и кусочекцеркви. Над куполом с криком кружили то ли грачи, то ли галки. Наверное,собираются в стаю перед отлетом на юг. Так это все было красиво – и речка, ицерковь в лучах закатного солнца, и птицы, что Ольга залюбовалась. Стояла,смотрела и улыбалась. Она могла бы так до ночи стоять, наверное, если бы невесьма ощутимый тычок в спину.

Ольга обернулась. Увидела сердитую бабульку с клюкой. В рукеу бабуси болталась авоська, на дне авоськи – пакет кефира. Старуха зыркнула наОльгу из-под темного, в крапушку, платочка, пожевала губами недовольно:

– Чтой-то ты? Молодая, а хуже бабки столетней, спишь находу! Давай дорогу, вишь, у меня нога костяная!