Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тут я повернулась к Прити и безжалостно спросила:
– Неужели этот твой Нитиш так сильно тебя любит?
Прити смущенно ответила:
– Ты даже представить себе не можешь. Он просто сумасшедший. Видно, он думает обо мне так же часто, как дышит.
– Вот скажи, Прити, а если бы кто-то вдруг плеснул в тебя кислотой, изуродовал тебе лицо… что если бы ты лишилась глаза и превратилась в жуткую уродину, твой Нитиш все равно женился бы на тебе? И все так же любил бы тебя?
У Прити было такое выражение на лице, что не описать никакими словами. А потом вдруг завизжала:
– О боже! Ты ведьма? Как ты можешь говорить такие гадости?
Покусывая травинку, я отрешенно сказала:
– А что ценного в условной любви, которая зависит от твоей красоты или положения? Понимаешь, не верю я в это, ни капельки не верю в такую любовь. Отношения между влюбленными очень хрупкие.
– Да ты просто дьяволица! У меня аж сердце упало. Ты хоть понимаешь, что сейчас сказала?
– Подумай над этим, Прити.
– Мне тошно.
– Ты дурочка. А значит, счастливая. В жизни только дуракам и везет.
Тем же вечером, когда мы сидели за огромным обеденным столом, дядя вдруг прокашлялся и сказал:
– Хочу кой о чем тебя спросить, Бошон. Только хорошенько подумай, прежде чем говорить.
Я отвлеклась от еды. Посмотрела на него и ответила:
– Я знаю, что ты хочешь сказать. И ответ мой такой – нет. Ни за что.
За столом все переглянулись и смолкли.
– Ладно, – очень мягко сказал дядя. – Только парень заждался. Похоже, он не собирался жениться. Но, когда родня на него насела, он сказал: «Все это время я жду только ее… впрочем, неважно». Лучше бы им сказать, что нам такое не годится.
Я пошла к себе в комнату. Там из каждого угла веяло безысходным отчаянием.
Через пару дней вечером, в праздник, объявилась Сумита. С осунувшимся лицом. Она сказала:
– На вот, примерь, сейчас поглядим, как раз тебе будет или нет.
Я примерила кофточку перед зеркалом. Просто блеск! Сумита отлично вязала.
– Нравится?
– Очень.
Сумита села. И сказала:
– Я две ночи не спала – старалась ее довязать. И все твердила себе – стоят жуткие холода… Бошон, поди, мерзнет без кофточки.
Я скривила губы.
– Чепуха! Это было не к спеху. У меня полно кофточек.
– Думаешь, я не знаю? Но я решила, ты ждешь именно эту. Тебе же ее очень хотелось.
– Ну зачем было так себя утруждать?
– Утруждать себя ради кого-то всегда в радость. Разве твоя родня не делала то же самое ради нас? Ведь моя мама только к Какиме и обращалась, когда нам чего-то недоставало.
– Когда я все это слышу, Суми, то начинаю злиться. Если кто живет в достатке, он может запросто поделиться с другими. Что тут такого?
Некоторое время Сумита молчала. А потом сказала:
– Какима обычно говорила слова, которые мне уж очень пришлись по душе. А говорила она так: «Я не могу брать себе то, чего очень хочется кому-то еще».
Знаю, знаю, моя мать – добрая женщина. И мне, боюсь, до нее ох как далеко. Она так уважает своего мужа, так печется о хозяйстве… а как ей удалось одолеть бедность – нет, мне никогда не быть вровень с ней.
Неожиданно Сумита сказала:
– Дада завтра уезжает.
Я встала перед зеркалом, разглядывая кофточку.
И Сумита мягко прибавила:
– Ты дала ему от ворот поворот?
Я ничего не ответила.
– Мы понятия не имели, что он тебя любит, – со слезами на глазах продолжала Сумита. – Кто знает почему? Я много раз спрашивала его: почему при виде Бошон ты совсем не обращаешь внимания на других девчонок? И как будто витаешь в облаках. Когда же ты успел влюбиться в Бошон? А Дада только и говорит – тебе, мол, не понять. Она сводит со мной счеты. Я даже не знаю, что он имеет в виду. А ты?
Я ничего не знала. Слышала только неумолчный скорбный стон. Он заглушал все остальные звуки.
– Дада отверг столько невест.
– Послушай, Суми, можешь передать брату кое-что строго по секрету?
– Что передать?
– Сперва поклянись, что ты больше никому не расскажешь.
– Ты пугаешь меня. Ладно, клянусь. Надеюсь, ничего страшного?
– Как раз наоборот. Ты только что дотронулась до меня – ступай домой и ополосни руки дезинфицирующим средством.
Сумита испуганно спросила:
– Но зачем?
– Послушай, я говорю с тобой потому, что доверяю тебе. Никому из домашних я ничего не говорила. Если скажу, они поднимут жуткий шум. Сама знаешь, как они меня любят.
– Говори же, Бошон! Я ужас как боюсь.
И тут я разыграла настоящую сцену. Ни слова не говоря, я прикрыла лицо краешком сари и ударилась в слезы. И потом, все чаще всхлипывая, сказала:
– У меня проказа.
– О боже!
– Я тайком ходила к врачу. И никому ничего не сказала.
Сумита буквально окаменела.
Продолжая всхлипывать, я открыла заплаканное лицо и сиплым голосом сказала:
– Расскажи все брату.
Сумита посмотрела на меня с испугом и сказала:
– Как это случилось? Ты точно знаешь?
Я закатала левый рукав и показала ей руку. Рана на ней, вся в мази, выглядела просто отвратительно. Сумита даже не решилась на нее взглянуть. Она закрыла лицо руками. И кажется, тоже разревелась.
Когда эта глупышка убежала с искаженным лицом, точно громом пораженная, я, наверное, должна была бы посмеяться. Но мне хотелось плакать. Почему же я не верю в любовь?
Когда я была молода, я часто замечала кроваво-красную розу, которую кто-то каждое утро, рано-рано, оставлял у порога нашего дома. Повзрослев, я узнала, что это делал человек, влюбленный в мою мать. Безответно, разумеется. Да, он каждый божий день бросал к ее дверям символ своего кровоточащего сердца. А я открывала на рассвете дверь и забирала розу себе. Однажды я открыла дверь слишком рано. И увидела того человека. Высокого, симпатичного, с розой в руке. Увидев меня, он чрезвычайно удивился. А потом смущенно улыбнулся. Он вручил мне розу и, не говоря ни слова, ушел. Каким же чудесным был тот денек!
Прошло немало времени с тех пор, как незнакомец оставлял розу у порога нашего дома. Неужели любовь проходит? Неужели ей знакома усталость? Неужели любовь испытывает страх?
Вечерами у нас в доме бывает неестественно тихо. Но сегодня у меня в комнате на третьем этаже и вовсе стояла мертвая тишина. Только боль разлуки со стоном разливалась кругом бурным потоком.