Я вдавил пусковую кнопку. Услышал тонкий писк. Я постарался не обращать на него внимания и предельно отчетливо представил, как поднимаю правую ногу и делаю шаг.

Ничего не произошло. Я открыл глаза, полный разочарования. Затем посмотрел вниз: моя правая нога стояла впереди левой. Я имею в виду ногу от Беты. Она сделала точно так, как я велел, — настолько гладко, что я не заметил. Когда я взглянул на Стеклянный кабинет, за трехдюймовым слоем прозрачного зеленоватого пластика мои лаборанты безмолвно прыгали и ликовали, их Z-очки мотались из стороны в сторону.

Чем больше я возился с рукой от Гаммы, тем сильнее она мне нравилась. Забавное дело: стоит узнать о существовании лучшего — и то, что имеешь, начинает казаться несносным. Всякий раз, когда я хлопал себя по карманам в поисках беджа, меня посещала мысль: «Мне не пришлось бы это делать, будь он вмонтирован в палец». За токарным станком и над монтажной платой я то и дело тянулся за инструментом, и, когда пальцы соскальзывали или дрожали руки, я злился — сколько можно, в конце-то концов! То же и с Z-очками: хотя они были тяжелыми и давили на нос, мне было жаль их снимать. Рука была не столь совершенна, и я погрешил бы против истины, если бы отстаивал ее превосходство перед биологическим эквивалентом. Но в ней было что-то такое, от чего я не мог отказаться.

Я достроил IP-клиент голосовой программой и набрал номер больницы. Исходящие проваливались в никуда. Неудивительно: корпоративный файрволл старался вовсю. Ирония работы в самой передовой исследовательской лаборатории мира заключалась в том, что интернет-соединение работало на скорости модемного. Фильтр отслеживал буквально все. Я поиграл с настройками портов: не помогло. Можно было попробовать замаскировать аудиопоток под обращение к Википедии. Я задумался. Идея казалась осуществимой.

Другим вариантом был выход за пределы «Лучшего будущего» ради звонка из телефона-автомата, но должен признаться, что он пришел мне в голову гораздо позднее.

Ноги развивались скачкообразно. Не в буквальном смысле — лабораторные потолки невысоки. Прыжки нам пришлось отложить для полевых испытаний. Но я уже мог бить копытом. Я мог преодолеть препятствие на уровне колена и не сломать. На самом деле я мог это сделать и не заметить, так как ноги чувствовали поверхность. Мне оставалось лишь мысленно указать пункт назначения, и, пока они занимались делом, я мог размышлять о чем угодно. Таким, на мой взгляд, и должно быть пешее путешествие.

Прошли сутки, и все оставалось в порядке. Я выходил в ногах за пределы лаборатории, прогуливался по коридору. Мы прозвали их Контурами за плавные изгибы. Эти ноги радовали глаз. Мне хотелось показать их Лоле. Но мне так и не удавалось связаться с ней — вот уже пять недель.

Однажды я устраивался в Контурах — и ноги начали складываться. Этого не должно было случиться. Им полагалось быть обесточенными. Один из лаборантов в панике закричал. Я посмотрел на поршни, на щель, сужавшуюся между ними, и потянулся, как будто мог остановить их.

Послышался хруст. Яркая вспышка боли. Кто-то визжал. Ко мне тянулись руки. Я увидел лицо Джейсона, искаженное горем. «Простите», — повторял он снова и снова. Я взглянул на свою руку. Она была зажата, образуя бутерброд с коленом Контуров и просевшим гнездом. Было много крови. У меня закружилась голова. «Простите», — повторил Джейсон. Он отвечал за техническое состояние Контуров, покуда я не вставал в них. Но мы следили за этим не слишком строго, благо все шло прекрасно.

— Пожалуйста, простите меня.

— Все в порядке. — Я был близок к обмороку, но хотел, чтобы он услышал. — Не страшно.

— Чарли! — позвала Лола.

Ее голос приобрел механическую окраску, так как мой компьютер выделял его из IP-пакетов, замаскированных от корпоративного сниффера под увесистое поздравительное письмо. Но ее радость слышалась безошибочно. Я испытал облегчение. Прошло много времени, и всякое могло случиться.

— Я звонила тебе раз сто!

— Правда?

— Да! Мне все время отвечали, что ты занят, и предлагали оставить сообщение. Я раздобыла твой домашний номер, но автоответчик уже переполнен.

— Меня не было дома.

— Давно?

Я задумался.

— С марта.

— Чарли, — она понизила голос до шепота, — по-моему, тебе пора выбраться оттуда.

— Зачем?

Я хотел почесать щеку и промахнулся. Взглянул на руку: снова забыл надеть указательный палец.

— Я просто решила, что это здравая мысль.

— Хорошо.

— Давай встретимся, — сказала она. — Пиши адрес.

Я потянулся за ручкой — рукой, на которой были пальцы.

Несколько лет назад парень из отдела гелей пырнул трех человек битой колбой Шленка.[15]Его пришлось выкуривать слезоточивым газом. Он буянил и кричал, что всем плевать на его лабораторные отчеты. Один из пострадавших умер. И после в коридорах изо дня в день толпились люди, твердившие друг другу: «Невероятно! У меня в голове не укладывается. А у вас?» Они собирались в необычные компании: инженеры вместе с маркетологами и бухгалтерами. Каждый хотел убедиться в согласии собеседника: такое не укладывается в голове.

Сначала я тоже качал головой, как делали все. Я не хотел никого обидеть. Но в итоге мне надоело, и я заявил, что парень — и это вполне очевидно — был глубоко расстроен. Я высказал это моей лаборантке Илейн — той самой, у которой плохая кожа и которая уволилась из-за ночных кошмаров. Илейн взглянула на меня, как будто что-то искала: «Да, но расстроиться так глубоко, чтобы совершить то, что он сделал…» Я ответил, что именно так и поступают глубоко расстроенные люди: предаются насилию. Илейн возразила: «Но сами-то вы никогда такого не сделаете». А я сказал, что, возможно, и нет, но в тех же условиях и при том же поводе разумно было бы допустить, что я повел бы себя так же. Я принадлежал к тому же биологическому виду. Никто не виноват в агрессивном настрое, когда мозг затоплен вазопрессином.[16]Все происходит так и не иначе. Вы роняете стакан, он падает на землю. Вы, может быть, этого не хотели, но стакан ни при чем. Не стоит выносить моральные суждения, ибо причина порождает следствие. Мы являемся биологическими машинами. Наши желания обусловлены химически. Введите монашке соответствующий химический коктейль, и она начнет раздавать оплеухи. Такова реальность.

Все это казалось мне очевидным и простым, но я, вероятно, сформулировал неудачно, так как тем же днем мне позвонили из отдела кадров. Мне сообщили, что все травмированные инцидентом могут записаться на психологическое консультирование, и поинтересовались, не хочу ли я воспользоваться этим предложением, а я ответил отрицательно, но они возразили, что, может быть, и придется, — несмотря ни на что, и я три часа общался с каким-то лысым типом в его кабинете. В конце концов он вроде бы уяснил мою точку зрения или хотя бы уверился, что я не собираюсь расстреливать сослуживцев. Он заявил, что наша ответственность как цивилизованных существ отчасти заключается в обуздании наших низменных инстинктов. С чем я согласился, но тут же представил себе причудливость ситуации: мир вежливых, улыбчивых мужчин и женщин, лишь на каплю серотонина[17]отстоящих от варварства и притворяющихся, что это не так. Дело казалось мне поправимым.