— Но…

— Мы подтирали за собой. Это моя работа. Подтирать. Вы в команде или нет?

Я молчал.

— Чарли, — сказала она, — я пытаюсь вам помочь. Честное слово. А теперь вернитесь и спросите о сердце.

Я въехал в палату. Ничто не изменилось: Лола лежала на боку и смотрела в окно. По крайней мере, я так решил. Подобравшись ближе, я понял, что смотрит она в стену рядом с окном.

— Лола? — Я потрогал ее за плечо. — Лола, все в порядке. Все хорошо. — Какое-то время я гладил ее волосы. Иногда повторял, что все хорошо. Я постепенно расслаблялся. Я успокаивал сам себя.

Рука Лолы накрыла мою. Наши глаза встретились. Я вдруг перестал понимать, как мог задумываться о ее личности. Конечно, она была Лолой.

— Я родилась с пороком сердца, — проговорила она. Голос звучал тихо и словно издалека. — Синдром гипоплазии левых отделов сердца.[19]Нормально развилась лишь половина. Мне не было и двух лет, а я уже перенесла три операции. Семья разорилась. А я нуждалась в повторных. Вопрос времени. Я была бомбой с часовым механизмом. Мы ни разу не ездили в отпуск, не меняли машину, не обедали в ресторане. Родители так и не завели второго ребенка. Они экономили на всем в ожидании дня, когда я упаду в обморок, который обойдется им в триста тысяч долларов.

Поэтому я решила умереть. Под кофейным столиком в гостиной хранился фотоальбом, и я разглядывала снимки, на которых родители были молоды, счастливы, всюду ездили, и мне хотелось, чтобы они снова стали такими. Мы жили на севере, в заснеженном городке под названием Чабон, и вот однажды я вышла на мороз, сняла пальто, шапку и села у замерзшего ручья. Романтическая дурь, наверное. Но я не шутила. Мне хотелось спасти жизнь родителей. Я сидела там, пока не окоченела и не заснула.

Проснулась я в больнице, а мама сидела рядом и плакала. Грудь болела. Я повредила сердце. Оно больше не билось самостоятельно. Мне поставили искусственное. Временное, как объяснил доктор, потому что я все еще росла. Через несколько лет его предстояло заменить.

Вот в таком положении мы все оказались. Я — с новым дорогущим сердцем, родители — без копейки. На этот раз я ограбила дедушку с бабушкой. Я узнала об этом позже. Они лишились пенсионного залога, продали дом и фамильные ценности. Все ради моего временного сердца. И пяти лет, после которых потребуется новое.

Через несколько недель, когда я смотрела телевизор, маме позвонили. Ее лицо застыло, она схватилась за стену — как будто ее толкнули. Звонили с автомобильного завода. С папиной работы. Он находился в производственной зоне, и робот защемил его руку. Ты поймешь. Робот, который собирает машины. Руку приварило к двери. Когда пришел бригадир, он все повторял, что не может понять, как такое могло случиться. Есть же техника безопасности. За нее, собственно, и отвечал папа. Так что в этом была своя ирония. Я имею в виду, что казалось, будто она есть. В тот момент.

Папе ампутировали кисть. Он вернулся домой с чеком на пятьдесят тысяч долларов. За производственную травму выплачивалась определенная сумма. Профсоюз настоял. Теряешь левую руку, как папа, — получаешь пятьдесят тысяч. Большой палец рабочей руки — двадцать тонн. Большие пальцы ног — по десять тысяч каждый. Остальные — по трешке за штуку. Снижение слуха — десять. Каждая стопа — по сорок тысяч долларов. — В ее глазах преломлялись окна за моей спиной. — Угадай, откуда я знаю. Все эти суммы.

— Папа просидел дома шесть недель, — продолжила Лола. — Я готовила ему завтраки. Он отводил меня в школу, а после уроков я бежала к воротам ему навстречу. Он кутался от холода, и не было видно, что у него нет руки. Протеза он не носил, не видел смысла. Ему нравилось дома. Впервые за многие годы он не ходил на работу. Когда все закончилось, мы оба сильно горевали. Мне хотелось, чтобы он остался. Но мы, конечно же, нуждались в деньгах. Вот он и вернулся.

Через четыре дня все повторилось. Еще один несчастный случай. С той же рукой. На этот раз — по локоть. Мы отправились в больницу, мама плакала и твердила, что мы прокляты. Но папа ничуть не грустил. Ему дали больничный на десять недель, по истечении которых я спросила: «Неужели ты вернешься на работу?» — а он ответил: «Посмотрим». Прошло два дня. На сей раз — штамповочный пресс. Несколько пальцев на ноге. Мама не смогла к нему пойти. Она сходила с ума. Но я пошла. Я очень переживала, потому что вид у него действительно был страшный: нога забинтована, не хватает руки. Я забралась к нему в койку и обняла изо всех сил. Я плакала, просила его не умирать. Он утешал меня и говорил, что не собирается. Он рассказал мне о выплатах. У него была специальная книжечка. «Видишь, Лола? По частям выходит дороже, чем оптом».

Таковы были правила. Посмертная выплата составляла сто тысяч долларов. Но если складывать отдельные органы, получалось намного больше. Даже рука: за ее потерю выплачивали пятьдесят тысяч, но пальцы отдельно стоили десять-пятнадцать тысяч, а большой палец — двадцать. Можно было получить по максимуму.

Он сказал, что сглупил с кистью. Потерял ее сразу всю. Теперь он знал, что делает: зарабатывает мне на новое сердце. Он поцеловал меня и сказал, что отныне все будет хорошо.

Компания направила к нам представителя. Он принялся задавать вопросы: не было ли у папы депрессии? Не поговаривал ли он о самоубийстве? Они не замечали, что он был счастлив. Я лгала им. Я помогала папе планировать новые травмы. Мы вели тетрадь. Подсчитывали суммы и выбирали, какими частями тела пожертвовать. Когда он укладывал меня спать, глаза его сияли от радости, а я знала, что у меня лучший папа на свете, потому что никого не любили больше меня.

Мама нашла тетрадь. Я проснулась от ее криков, спустилась вниз: она пришла в неистовство, била его. На следующий день она оставила меня дома и долго втолковывала, что папа болен. На голову. Она сдала его в психушку. Меня это взбесило. Она пыталась внушить мне, что на самом деле он меня не любил. Что он рехнулся. Мы орали друг на друга. Я пожелала ей сдохнуть. В дальнейшем мы так и не стали теми, кем были прежде.

Спустя какое-то время папа вернулся домой. Его пытались подержать еще, но он всех перехитрил. А на работе не могли найти оснований для его увольнения, и он вернулся в строй. За ним стал ходить по пятам высокий усатый дядька. Они даже из школы забирали меня вместе. Папа говорил, что и в туалет они ходят вдвоем. В его изложении происходящее выглядело забавным. Как игра в шпионов. Мы листали тетрадь, складывали цифры, и выходило, что собрано уже почти все. Мы знали, сколько нам нужно на новое сердце с учетом банковских процентов. Оставалось чуть-чуть. Всего лишь ступня.

Через три недели папа улучил момент, когда усатого дядьки не оказалось рядом. Но что-то пошло не так. Мама пришла в школу, отвела меня на парковку и там сообщила, что папа погиб. Его задавило блоком двигателя. Я прибежала домой, открыла тетрадь — так и есть. Предполагалось обойтись лишь ступней.

Нам выдали чек на сто тысяч долларов. Посмертная выплата. Он бы расстроился. Всего лишь сотня за все, тогда как по частям выходило гораздо больше.