Допустим, что я доберусь до ближайшего селения. Разве я способен подло бросить привязанную лошадь в соседстве медведя? Я слишком любил Моро и не мог его предать.

Единственный переход через лощину был занят медведем. Гризли засел где-то в глубине. Я не полезу в пасть медведю.

Благоразумнее поискать другую дорогу.

Но гризли появился на этот раз по ту сторону расщелины, там, где остался Моро. Цепляясь лапами за откос, он медленно и грузно выполз наверх.

Сердце заныло: медведь растерзает Моро!

Конь отдавал себе полный отчет в опасности. Он был привязан к врытому в землю колу футах в четырехстах от лощины; привязью послужило лассо двадцатиярдовой длины.

Увидев медведя, Моро закружился на корде[4], пытаясь освободиться.

Начинавшаяся драма пригвоздила меня к месту. Я был не в силах помочь бедной лошади — так по крайней мере мне казалось.

Зверь грузными шагами надвигался на Моро. Но конь отскочил в сторону и вновь закружился по небольшому радиусу, который представляло собой лассо.

Глядя на туго натянутое лассо, я понадеялся, что оно порвется, и Моро, волоча его за собой, ускачет в прерию. Но лассо было сплетено из прочных кожаных ремней, а кол глубоко врыт в землю.

Я отдал бы все на свете за то, чтобы разрубить ножом проклятую ременную привязь.

Скачущая по кругу лошадь ловко увертывалась от медведя, а гризли ловил ее, перебегая по хордам окружности или описывая концентрические круги меньших радиусов.

Все это похоже было на цирковой номер. Моро изображал дрессированного скакуна, медведь — наездника.

Раза два или три медведь запутывался лапами в туго натянутой и быстро вращавшейся ременной привязи. Увлекаемый ее движением, он кувыркался и барахтался. Эти злоключения, казалось, приводили его в неистовство. После каждой неудачи энергия медведя удваивалась.

Зрелище было довольно забавное.

Так продолжалось несколько минут без существенных перемен. Медведю не могла не надоесть эти бесконечная карусель. Неуклюжий зверь должен был отступиться, побежденный ловкостью жеребца. К тому же Моро лягал медведя так метко и сильно, что всякий на месте гризли упал бы замертво.

Вскоре борьба приняла новый оборот. Запахло развязкой.

Кружащаяся привязь вновь захлестнула гризли, но на этот раз медведь не стал из нее выпутываться, а крепко вцепился в ремень когтями и клыками. Вначале я думал, что зверь перегрызет лассо, и обрадовался. Но медведь, не отпуская натянутого ремня, закружился вместе с ним, тормозя движение коня. Медленно, но верно скользя по ремню, гризли подбирался к своей жертве. Моро заметался. Звонкое ржание его не умолкало.

Больше выдержать я не мог.

Карабин, как вы знаете, остался почти на краю обрыва, невдалеке от привязанной лошади. Убив антилопу, я успел его зарядить.

Я подбегаю к щели, соскальзываю на дно, поднимаюсь на противоположный откос, схватываю карабин и кидаюсь к «карусели».

Еще не поздно. Медведь, кружащийся вместе с Моро на корде, не успел подобраться к коню: между ними пять-шесть ярдов.

Я стреляю с десяти шагов. Пуля, очевидно, подрезает ремень. Освобожденная лошадь шарахается, исчезая далеко в прериях.

Только позже выяснилось, что я неопасно ранил медведя, подпалив ему шкуру. Пуля моя и не думала подрезать лассо, а гризли причинила не больше вреда, чем удар хлыстом. Моро освободился последним отчаянным усилием, от которого лассо лопнуло.

Теперь наступила моя очередь.

Гризли, упустив лошадь, обернулся ко мне с гневным рычанием.

Уклониться от борьбы было немыслимо, а зарядить вторично карабина я не успел. Вначале я защищался увесистым, как хорошая дубина, прикладом. Потом, отбросив ружье, схватился за нож и всадил его в бок зверю.

Одна лапа налегла на бедро, другая — на плечо. Длинные желтые медвежьи клыки сверкнули у меня перед глазами.

Но, облапленный медведем, я не растерялся. Со всей силой отчаяния я снова пырнул его ножом, метя в сердце.

Мы покатились по земле. Надо мной зияла пасть чудовищного зверя. Я ничего не сознавал, но кипел дикой злобой, подобно охотнику каменного века.

Уже не помню, как терзал меня медведь и сколько раз погружался мой нож в его мясо. Скажу только, что трава кругом покраснела.

Я больше не могу… я умираю…

Глава XXIII

СТАРЫЕ ТОВАРИЩИ

Я потерял сознание. Наконец я открыл глаза: неужели я еще жив?

Да, я не умер. Кто-то обмывает мои раны. Жгучая боль…

У склонившегося надо мной человека — рука грубая, но выражение лица сочувственное, нежное, говорящее о добром сердце.

Я все еще лежу в прерии, под открытым небом, вспоминаю подробности схватки с медведем. Не верится: ведь я умер…

Нет, я только лишился чувств! И вот я дышу и вижу небо.

Надо мной ослепительная мексиканская лазурь, кругом зеленеющие прерии; шевелятся какие-то люди, пасутся лошади.

Где я? Куда я попал?

Кто бы ни были эти люди, они друзья. Им я обязан своим спасением от медвежьих лап.

Хочу расспросить, как все случилось, но слабость мешает.

Вот ко мне нагнулись двое — один чернобородый, с густыми бакенбардами, другой — старик с обветренным лицом, загорелым, точно его вылудил медник. Я перевожу взгляд с одного на другого, и в сознании всплывают образы прошлого. Я узнаю эти черты…

Но все заволакивает туман, я больше ничего не вижу, голова кружится.

Я вновь теряю сознание.

Очнулся я бодрее. Солнце садилось. Кожа буйвола, протянутая на двух жердях, защищала меня от косых вечерних лучей. Я лежал на разостланном серапе, а под голову мне положили мое седло, обернутое в звериную шкуру. Лежа на боку, я видел: костер, двое людей. Один сидит