Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Часы ночевали со мной, стояли рядом, на тумбочке под желтым светом настольной лампы. Я слушал их малиновый, долгий, услаждающий ухо звон, я разглядывал их манкую, рыночную красоту и никак не мог понять, почему такой редкий предмет, в который уже вложено столько денег и времени, должен стоить меньше трешки. Ночью мне приснился сон: бабка с топленым молоком тянула из Витькиных рук фарфоровые часики, Витька матерился во весь свой золоченый рот и кричал, что меньше чем за пол-лимона не отдаст.
Наутро я отправился на встречу с другом еще более уверенный в своей правоте, а также в том, что за ночь Борис приблизился ко мне.
Я ошибся. Мы снова схлестнулись в споре, но каждый еще тверже стоял на своем. Три и полторы не сдвинулись с места.
Я уважал, я любил Бориса, но сейчас я смотрел на него с сочувствием и даже сожалением, он зря тратил себя в споре.
Я знал, что в денежных вопросах должен поднимать перед ним руки, но язык мой упрямо поворачивал в сторону «нет». Да, я не так люблю деньги, как он, думал я, но в достоинствах вещи я разбираюсь не хуже – лучше Бориса и уверен, что эти часики должны стоить три тысячи! Ей-богу, я не требовал для себя никаких привилегий, я просто отстаивал справедливость к предмету и, конечно, я был прав.
Да, признаю, мой друг, как великодушный лев, был со мною терпелив. Он призвал себе в помощь весь свой гипнотический дар, все красноречие, весь душевный запас убеждения. Он долго упрашивал меня уступить, он был так убедителен, что на мгновение я засомневался – уступить ему, что ли? К счастью, я не девушка, я достаточно волевой человек и быстро преодолел слабость. При чем здесь дружба – резонно возразил я сам себе, когда есть просто здравый смысл, и он диктует.
Вероятно, я все-таки оказался сильнее. Он вдруг прервал свои уговоры и после паузы сухо сказал: «Хорошо, поставим за три».
Маленькая победа воодушевила меня.
Мы поставили часы за три тысячи в магазин на Бронной, к Славке, и стали ждать.
Мы ждали месяц, ждали два. Ничего не происходило. Борис, ни разу и ни в чем меня не упрекнув, молчал. Часы, как заговоренные, не хотели продаваться. Более того, если верить Славке, ими вообще никто не интересовался.
Я знал, что Борис нуждается в деньгах – жена его тяжко болела, лечение обходилось дорого, и продажа часов могла бы помочь. Я был благороден, я предложил ему взаймы, но он почему-то отказался. Однако через три месяца не выдержал и впервые заговорил о том, что часы следовало бы все-таки уценить.
Я не согласился, потому что он снова был не прав. Я объяснил ему, что дело не в неправильной цене, а в том, что у Славки плохой магазин. В той же цене я перенес часы в другой магазин, к Костяну, на Арбат.
Прошло еще три безнадежных месяца. Борис молчал.
Как прежде, мы встречались почти каждый день. Как прежде, хохотали, спорили и обедали вместе, но что-то понемногу менялось в наших отношениях. Лицо друга было для меня открытой книгой, и однажды я прочел в ней разочарование. Я все чаще ловил на себе его немигающий, нелегкий взгляд, и, когда, желая этот взгляд перебить, я спрашивал: «Ты чего?», он содержательно отвечал: «Ничего». Я впервые подумал тогда, что он может без всякой причины подпортить нашу дружбу, и это будет огромной его ошибкой.
Я уценил часы на пятьсот долларов. Не помогло. Даже через месяц они не продались.
Я уценил их еще на тысячу. Теперь они стоили так, как хотел Борис, полторы, но ими по-прежнему никто не интересовался.
– В чем дело? – спросил я у Костяна.
– Покупатель не любит уцененные вещи, – ответил Костян. – Вы изначально перемудрили с ценой и убили предмет.
– Что теперь делать?
– Ждать.
Я честно и со смехом рассказал обо всем Борису.
Я помню, что сидели мы тогда в любимом нашем итальянском кафе на Арбате, пили зеленый с жасмином чай, сквозь стеклянные стены смотрели на улицу, заполненную разноперой российско-иностранной толпой, в которой глаз автоматом застревал на приятных женских силуэтах.
Ответ Бориса меня удивил.
– Ты оставь эти часики себе, – спокойно сказал он. – Меня они больше не волнуют.
По инерции я хохотнул, но внутри такой ответ меня откровенно возмутил. Я ли не думал об общей нашей выгоде, я ли не старался срубить как можно больше денег? И вот, пожалуйста, так оценены мои труды!
В тот же вечер я срочно принял ответственное решение.
Я забрал часы у Костяна.
Часы теперь были у меня, но, желая обрадовать друга, я позвонил Борису и сказал, что они продались и что завтра же мы можем получить деньги.
– Замечательно, – сказал Борис. – Я тебя поздравляю, – добавил он.
И положил трубку.
Назавтра он мне не позвонил. И послезавтра не позвонил.
Я не обидчивый, я выдержанный человек, я позвонил сам.
«Он в командировке, сказала мне жена Лена. Когда вернется, не знаю».
Я позвонил через три дня, потом через неделю, я звонил ему несколько раз, пока не понял, что из этой командировки он ко мне никогда не вернется.
Глупость и почти что подлость с его стороны. Что, в конце концов, произошло? Ничего, я хотел как лучше. Три и полторы – не такая уж огромная разница. Если из-за каких-то небольших денег ты ломаешь многолетнюю дружбу, грош тебе цена как другу.
Прошло два года, мы больше не общались. Через общих знакомых я кое-что узнавал о его жизни, но, признаюсь, желание узнавать, потихоньку во мне усыхало.
Еще через год его не стало.
На похоронах на меня почему-то с ненавистью смотрела жена. Я приблизился, чтобы высказать положенные ей слова, но она вдруг отпрянула, заслонилась рукой и крикнула на всю церемонию, что это я укоротил его жизнь. Люди на меня соответственно посмотрели, согласитесь, это было малоприятно и совершенно незаслуженно. Что она знала о