то справлять нужду приходилось там же, где спать и есть. Книгочей очень надеялся, что стоящая здесь вонь исходит от самого поруба, а не от его ужасающе вымаранной нечистотами одежды. За дни заточения с ног до головы вываленное в грязи тело нещадно зудело и чесалось.

А когда в голову полезли мысли о невозможности дальнейшего нахождения в одиночестве, местные божки — словно только того и ждали — подкинули компанию.

В прямом смысле.

Крышка, перекрывающая выход на поверхность, распахнулась, и он успел только вскрикнуть. С высоты на него рухнуло что-то большое и очень тяжелое. Воздух из груди вырвался с коротким всхлипом, кости жалобно скрипнули. А нежданно-негаданно навалившаяся туша вдруг разразилась потоком брани.

Но неприятные подарки, валящиеся сверху из какого-то взбесившегося рога изобилия, на том не прекратились. Будто монашку не хватило первого тяжеленного тела — следом за ним в поруб сбросили второе. Книгочей понял, что, должно быть, чувствует муха, когда ее прихлопывает людская длань. Из горла вырвался уже даже не всхлип, а какой-то мышиный писк. Размазанные по хребту и ребрам легкие не могли хватануть даже самую малую толику воздуха.

— Слышь, Ромей, кажись, я тут кого-то придавил, — донесся до яшкиного слуха сдавленный голос распластавшегося на нем знатока бранных слов. — А тут ты еще сверху прилетел.

— Я-то что? Вот Котел сейчас…

В следующий миг аналитику показалось, что на него рухнул целый дворец базилевса, раздавленный свалившимися сверху небесами. Дыхание из него вылетело, как кошка из псарни.

Несколько мгновений монашек не мог понять, где он, а затем, когда немного пришел в себя — открыл он глаза, или еще нет. В этакой темени разницы не ощущалось. Первая мысль, пришедшая в гудящую еще голову, была на удивление спокойной: «Что-то часто из меня в последнее время сознание выбивают. Не привыкнуть бы».

Грудь докучливо ныла, каждый вдох сопровождался хоть и острой, но все же терпимой болью. Настоящие же неудобства причиняли твердые пальцы, крепкие и беспощадные, как наконечники стрел, требовательно шарившие по ребрам.

— Целы кости, — произнес их обладатель, обращаясь к кому-то в темноте узницы.

— Точно? — донесся в ответ раскатистый командный голос. — Тут и так воняет, не хватало еще с мертвяком поруб делить.

— Точно.

— А в себя пришёл?

В этот же миг яшкино лицо ожгло резкой болью. Хлопок пощечины в тесноте поруба прозвучал оглушительно. От неожиданности монашек взвизгнул тонким бабьим голоском.

На короткое время в подземелье повисла тишина.

— Девка, что ли? — теперь в незнакомом голосе командный тон сменила неуверенность.

— А хрен его знает. Вроде как в сарафане…

— Так ты ребра только что проверял. Ничего там на них… не нащупал?

8. Химическое оружие (продолжение)

— Я — не девка, — решил прервать анатомический диспут Яков.

— Жаль.

Помолчали. Если для новых соседей эта тишина была необходима, чтобы осмыслить свое не шибко завидное положеньице, то «богомольцу» она за долгие дни заточения изрядно осточертела. Хотелось говорить, причем все равно о чем и совершенно без разницы с кем. Лишь бы не окружала снова эта впивающаяся в виски тишина. Но открыть рта он не успел.

— Котел, ты как? — тишину снова прорезал раскатистый командный голос.

— Нормально.

— Для тебя нормально в последнее время сомлевшим валяться. Я про рану спрашиваю.

— Зудит. Этот знахарь однорукий такую повязку накрутил, что плечом пошевелить не могу, — после паузы, которая сопровождалась короткой возней, тот, кого назвали Котлом, добавил. — Но гноем вроде не несёт.

— Сплюнь, дурак. В этом отхожем месте и здоровые-то руки скоро поотваливаются.

— Дай погляжу, — прогудел ещё один голос.

— Ай! Куда дергаешь? Человек ранен вообще-то! Что ты там развернуть такого хочешь, чего ещё не видал?

— Узнаешь.

— Слышь, хозяин, а здесь точно поруб? — судя по всему, обращался некий Котел к Якову. — Я в том смысле, что сюда сверху точно … ммм… лицами заглядывают? А то воняяяяяяет. Зовут-то тя как? Чьих будешь?

— Яков. Послушник.

— Хм. Чудное имя. Ромей что ли? И кого ты там слушаешь?

— Нормальное имя. Церковный служитель. Из Царьграда.

— Что из Царьграда, то ясно, раз ромей, — проявил удивительную осведомленность раненый дикарь. — А вот про то, кому ты там служишь, я так и не понял.

— Никому он не служит. Он вроде волхва нашего, что капище блюдёт.

— А-а-а. Понятно. Колдун, значит. А меня Котел звать. Тот, что тебя своим задом чуть не прихлопнул — Перстень. Он у нас старшой. Хром ещё, однорукий. Ну, и Ромей.

— Ромей? Среди вас есть грек?

— Нет, греков среди нас нет. А Ромей есть. Чего молчишь-то, степняк? — хохотнул Котел. — Тобой тутошний хозяин интересуется. Видать, по вашим ромейским… хм… надобностям. Баб здесь нет, так что…

— Болтаешь много, — донесся недовольный голос человека, чье имя, видимо, по варварскому разумению символизировало большее благородство. Перстень, в конце концов, не Котел. — Ты, грек, как сюда попал? Что-то далековато, по-моему, отсюда до Византии.

«Знал бы ты, насколько далековато до настоящего моего дома», — подумал Яков, но вслух этого произносить, понятно, не стал. Нутром чуял — перед местными лучше держать язык за зубами. Даже несмотря на то, что Никодим его, похоже, подставил и бросил.

За те несколько дней, что, связанный, он трясся по здешним разбитым дорогам, отсчитывая собственными ребрами каждую кочку и колдобину, успел понять: жизнь его стоит гораздо меньше, чем он когда-нибудь мог себе представить. С другой стороны, осознавал, что зачем-то нужен этим людям. Иначе никто бы с ним возиться не стал, убили бы сразу же, как того бедолагу в тёмной харчевне. Правда, то, что он все еще оставался жив, вовсе не означало, что пребывал в добром здравии. Татям монашек нужен был живым, но совсем не обязательно — здоровым. Били часто, по делу и без. По делу — это когда Сычу в очередной раз приходила в голову мысль порасспросить книгочея, что ему известно о личном номере на медальоне пропавшего лазутчика. А так как Яков не знал ничего, не было такого случая, чтобы после такого разговора не был отмутужен.

Поэтому, когда новые знакомые завели разговор на темы, в прямом смысле набившие ему шишек, понял — возможно, сейчас снова будут охаживать.

Вдруг Сыч решил пойти на хитрость и подбросить ему в поруб своих людей?

Пришлось пересказывать историю в сотый, наверное, раз. Слушали его молча, не перебивая.

В порубе вновь повисла тишина. Какое-то время ее нарушало только хриплое дыхание Котла, которому, судя по всему, рана доставляла гораздо больше неудобств, чем он хотел показать. Или однорукий доктор осмотр проводил болезненнее, чем ожидалось.

— Что мы