Возня над головой длилась до тех пор, пока сверху, вновь едва не придавив книгочея, свалилось нечто тяжелое и неподвижностью своей очень напоминающее мешок цемента. Лишь когда он, наученный опытом ушибленных ребер, во второй раз увернулся от такого тюка, то понял, что за мешки на него сыплются. На искаженные предсмертной мукой лица убиенных он старался не смотреть. Благо, неровный свет, боязливо заглядывающий в страшный поруб из открытого лаза, загородил кто-то, наклонившийся сверху.

— Котел, ты как?

— Догадайся, — съёрничал Хром приглушённым от тугой повязки голосом. — У него открытая рана в плече и отравленный воздух вокруг. Давай ещё погутарим, чтобы ты уж точно знал, как он.

Тут же кто-то очень кстати опустил в лаз рассохшуюся лестницу, и научный сотрудник взлетел по ней наверх так споро и ловко, словно всю жизнь проработал грузчиком в порту. Выбравшись на поверхность, Яшка, еще плохо соображая, что делает, бочком-бочком двинул к самому темному углу разбойничьей избы. Там-то его и вывернуло наизнанку. Прийти в себя он не мог так долго, что даже не понял, как троице вязней удалось вытянуть наверх неподъемного здоровяка.

Пока однорукий «фельдшер» пытался привести его чувство, Перстень с Ромеем захлопнули крышку поруба и принялись деловито обшаривать хибару. Оружие, отобранное у татей, аккуратно сложили на стоявшем посреди узкой горницы столе, сыскали даже один толстый, пыльный, грязный, да побитый молью тулуп. На вопросительные взгляды пояснили, что при необходимости он мог сойти и за какой-никакой доспех. Не всякий сможет пробить его ножом. Нацепить его порешили именно на «монашка». Даже очухавшийся, наконец, но еле держащийся на ногах Котел был куда более полезным воем. Оружие разобрали споро. Особенно придирчиво осмотрели луки. Их оказалось два, и по скорчившемуся лицу Перстня Яков сделал вывод, что сколько-нибудь годными для дела он их не считал. Степняк, как обычно молча и без тени малейших эмоций выбрал себе лук покороче, набросил колчан со стрелами на плечо и проверил, насколько удобно и быстро выхватывается из-за пояса клевец, а из-за сапога — нож. Перебросившись с Перстнем парой еле слышных слов, беззвучно скользнул за дверь.

Тучный Котел успел подняться с пола и перебраться на лавку. Из оружия ему досталось копье с наконечником из грубого сырого железа и массивным, но неровным древком, сварганенным словно бы из первого попавшего под руки деревца. Его здоровяк походя, одним солидным движением воткнул в пол, чтобы случись чего, сподручнее было хватать. Яшка подумал, что так пригвоздить его не сумел бы и за весь день, пусть даже двумя руками, да с разбегу.

— Оружье у них какое-то неловкое, — как будто бы ни к кому не обращаясь, оглаживая твердой ладонью лезвие не то косы, не то меча, проговорил Перстень. — Может, и впрямь станичники обычные, а мы их принимаем невесть за каких воев?

— Будто стрел не видишь, — возразил Хром.

— Это да. Вот то и удивительно. Ватага — не ватага, рать — не рать. Откуда взялись, что тут забыли? Вот нелегкая дернула сюда сунуться. А, Котел? — последние слова были сказаны так, что сразу становилось ясно: о том, что влез в это непонятное дело, жалеть варварский воевода и не думал.

— Почему вы не по именам обращаетесь друг к другу? — не выдержал Яшка.

— Эко, брат, ты спросил. Вы там, в Царьграде своем, все такие дикие, или только ты один? — судя по тону, на сей раз Котел нисколько не шутил. — Имя свое кому ни попадя говорить не след. Им человек при рождении нарекается, богами. Это его самое первое и самое главное таинство.

— Так вы что же, со смертью об руку ходить не боитесь, а какого-то глупого сглаза оторопь берет?

— Дурак ты, ромей. Хоть и книжки читаешь. В сече, к примеру, думаешь, есть время, чтоб друг друга по батюшке да со всем вежеством величать? Это родители, да боги должны твое имя, при рождении данное, знать. А други называют так, как должным считают. Такое прозвище хоть и не настоящее, только чести да правды в нём, порой, поболе будет. Я вот чем тебе не Котел? А Ромей? Рыло свое скоблит, что ваш брат, да хитрый такой же. Пока ты ему двадцать слов, он с тебя сапоги сымет, да припрятать успеет.

Перстень тем временем заглянул на печку, откопал там покрытый ржавчиной нож, сунул его за голенище. Проверил и полати. Оттуда достал какую-то торбу с лямкой. В ней оказались три почти белые рубахи, портки и веревочный туесок. Вопреки яшкиным ожиданиям, он не стал надевать чистое на себя, а, изорвав одну рубаху на широкие полоски, принялся помогать однорукому ловкими и скупыми движениями перетягивать рану Котла. Судя по старым грязным повязкам, крови тот потерял порядком. Бугай не издал ни звука.

— Опарыши еще не завелись, — еле слышным голосом, в котором на сей раз лишь едва-едва слышны были нотки задиристого веселья, предположил Котел. — Что-то не слыхать, как челюсти их лущат.

— Это потому, что они тут сдохли уже все, — с каким-то диким варварским задором ответил Перстень. — Лежат, гниют. Воняют, хоть топор вешай. Давай хоть рубаху чистую наденем, чтоб на справного покойника похож был.

Вдвоем они с горем пополам нацепили чистую сорочку на плотное, перевязанное чуть не на половину тело Котла. Странно, но в одежде большой дружинник действительно казался разжиревшим боровом, а без нее — просто крупным, широким здоровяком, но никак не толстяком.

— Не сильно-то они хоронятся, — совершенно бесшумно переступив порог хибарки, объявил вполголоса Ромей. — Тут десяток хат, с сараями и клетями. На трех холмах раскиданы. Наша — на самой макушке того, что ближе к реке. Склон крутой, башку сломать можно. Но если спускаться по пологому боку в сторону леса, то пробираться придется через весь хутор.

— Значит, спускаемся к реке, — кивнул Перстень. — Подумаешь, задача. С нами всего-то двое увечных. И один бесполезный, — добавил он, глянув на Яшку. — Верёвка есть?

— Есть, — Ромей кивнул в сторону двери, возле которой на полу лежал толстый моток. — С колодца снял.

— Примотай ее пока к чему-нибудь. Да нужно двор проверить еще раз. Чтоб никто с ножом за спину не лез.

8. Химическое оружие (окончание)

Ночь встретила их приветливым стрекотом кузнечиков и сонным шелестом листвы на обступивших холмы деревьях. На небе, которое Яшка увидел впервые после многих дней пленения, весело подмигивали звезды. В нескольких местах на них наползли рваные лоскуты туч.